Аня и Дом Мечты - Люси Мод Монтгомери Страница 30

После Нового года зима решительно вступила в свои права. Высокие белые сугробы громоздились вокруг маленького домика, а мороз разрисовал его окна пальмовыми ветвями. Лед в гавани становился все толще и прочнее, пока местные жители не начали свои обычные зимние путешествия по нему. Безопасные пути были отмечены вехами по распоряжению человеколюбивого правительства, и день и ночь на них весело позвякивали колокольчики саней. В тихие лунные ночи Аня слушала этот звон в своем Доме Мечты, словно сказочную мелодию, исполняющую на курантах эльфов. Залив замерз, и маяк на мысе Четырех Ветров больше не вспыхивал во тьме. В те месяцы когда навигация была закрыта, должность капитана Джима становилась синекурой.

— До весны у нас с Первым Помощником нет других занятий, кроме как греться да заполнять чем-нибудь досуг. Прежний смотритель маяка всегда переезжал на зиму в Глен, но я предпочитаю оставаться на мысе. В деревне Первому Помощнику грозила бы опасность быть сжеванным собаками. Тут, конечно, вроде как одиноко, когда нет ни солнца, ни моря для компании, но если наши друзья будут почаще заходить, чтобы нас проведать, мы переживем это трудное время.

У капитана Джима был буер [25], и немало великолепных коротких прогулок на бешеной скорости совершили Гилберт, Аня и Лесли по гладкому льду гавани со своим опытным другом. Аня и Лесли вдвоем предпринимали дальние походы на снегоступах по полям или через гавань после снегопадов, или по лесам за Гленом. У них были очень хорошие приятельские отношения. Каждая имела что-то, чем могла поделиться с другой, каждая чувствовала, что жизнь становится богаче благодаря дружескому обмену мыслями и дружескому молчанию, каждая смотрела на белые поля, разделяющие их дома, с приятным сознанием, что там, за ними, — друг. Но несмотря на все это, Аня чувствовала, что между ней и Лесли всегда остается незримая преграда — скованность, которая никогда не исчезала полностью.

— Не знаю, почему я не могу сблизиться с Лесли, — пожаловалась как-то раз вечером Аня капитану Джиму. — Мне она так нравится… я так восхищаюсь ею… я хочу принять ее прямо в мое сердце и прокрасться прямо в сердце к ней. Но мне никогда не удается преодолеть эту невидимую преграду.

— Вы всю жизнь были слишком счастливы, мистрис Блайт, — отвечал капитан Джим задумчиво. — Мне кажется, что именно поэтому вы и Лесли не можете стать по-настоящему близки. Преграда между вами — пережитые ею страдания и горе. Она не виновата в этом, и вы не виноваты, но преграда существует, и не одна из вас не может преодолеть ее.

— Мое детство не было особенно счастливым, до того как я приехала в Зеленые Мезонины, — негромко возразила Аня, пристально глядя в окно на неподвижную, печальную, мертвую красоту безлистных теней деревьев на залитом лунным светом снегу.

— Может быть… но это было просто обычное несчастье ребенка, за которым некому приглядеть, как положено. В вашей жизни не было никакой трагедии, мистрис Блайт. А жизнь бедной Лесли — почти сплошь трагедия. Я полагаю, она чувствует — хотя едва ли осознает это, — что в ее жизни много такого, чего вы не можете ни разделить, ни понять. И поэтому ей приходится держать вас на расстоянии — отталкивать, так сказать, — чтобы не позволить причинить ей боль. Вы же знаете, когда у нас что-нибудь болит, мы отпрянем, если кто-то попытается прикоснуться к больному месту. Это, я думаю, относится к нашим душам в той же мере, что и к телам. Вероятно, душа Лесли — незаживающая рана; неудивительно, что она прячет ее.

— Если бы дело действительно было только в этом, я не тревожилась бы, капитан Джим. Я поняла бы. Но бывают минуты — нечасто, но изредка, — когда я почти уверена, что Лесли не… что я не нравлюсь Лесли. Иногда, случайно взглянув на нее, я замечаю в ее глазах выражение странной неприязни… Оно исчезает так быстро… но я видела его, я уверена в этом. И от этого мне больно, капитан Джим. Я не привыкла, чтобы ко мне испытывали неприязнь… и я так усердно старалась завоевать дружбу Лесли.

— Вы завоевали ее, мистрис Блайт. Бросьте все эти глупые мысли, будто вы не нравитесь Лесли. Если бы вы ей не нравились, она не захотела бы иметь с вами ничего общего, не то что дружить с вами, как она это делает сейчас. Я достаточно хорошо знаю Лесли Мур, чтобы быть уверенным в этом.

— Когда я впервые увидела ее, спускающуюся с холма со стадом гусей в день моего приезда, она смотрела на меня с тем же выражением, — настаивала Аня. — Я почувствовала это, даже несмотря на все мое восхищение ее красотой. Она смотрела на меня враждебно и с какой-то обидой… да-да, это действительно так, капитан Джим.

— Обида, должно быть, относилась к чему-нибудь другому, мистрис Блайт, и просто распространилась на вас, поскольку вам случилось проехать в эту минуту мимо. У Лесли действительно бывают порой приступы угрюмости. Бедная девочка! Я не могу осуждать ее, когда знаю, что ей приходится терпеть. Не пойму, как Бог такое допускает. Мы с доктором много рассуждали о первопричине зла, но пока еще не до конца выяснили ее. В жизни так много непостижимого, мистрис Блайт, не правда ли? Иногда кажется, все выходит правильно — вот так, как с вами и доктором. А иногда все, похоже, идет кувырком. Вот хоть Лесли — такая умная и красивая, — ей бы королевой быть, а вместо этого сидит она там взаперти, лишенная почти всего, что важно и ценно для женщины, и не имея в перспективе ничего, кроме как обихаживать Дика Мура всю оставшуюся жизнь. Хотя, мистрис Блайт, смею думать, что она предпочла бы свое теперешнее существование, каким бы оно ни было, той жизни, какой она жила с Диком, прежде чем он уехал на Кубу. Но это такое дело, о котором старому моряку с его грубым языком болтать не след… Но вы очень помогли Лесли: она совсем другое существо, с тех пор как вы приехали сюда. Мы, старые друзья, замечаем эту перемену в ней, хотя вам она не видна. Я говорил об этом на днях с мисс Корнелией, и это один из тех редких случаев, когда мы с ней полностью сходимся во мнениях. Так что выбросьте за борт любую мысль о том, что вы ей не нравитесь.

Аня едва ли могла целиком и полностью отбросить эту мысль, поскольку, несомненно, были моменты, когда интуиция, которую не побороть рассудку, говорила ей, что Лесли питает к ней странную, необъяснимую неприязнь. Временами тайное сознание существования этой неприязни омрачало прелесть их товарищеских отношений; в другие моменты о нем почти удавалось забыть, но Аня всегда чувствовала, что скрытый острый шип где-то совсем близко и может уколоть ее в любую минуту. Его жестокий укол она ощутила в тот день, когда сказала Лесли о том, что, как она надеется, принесет весна в маленький Дом Мечты. Лесли бросила на нее жесткий, холодный, недружелюбный взгляд.