Елка. Из школы с любовью, или Дневник учительницы - Ольга Камаева Страница 30

Я знаю, что надо придумать,

Чтоб не было больше зимы,

Чтоб вместо высоких сугробов

Вокруг зеленели холмы.

Смотрю я в стекляшку

Зеленого цвета,

И сразу зима

Превращается в лето.

Так незатейливо, но гениально пишут только детские поэты. К тому же Агния Барто всегда была в числе моих любимых.

— А теперь только попробуй не догадайся, — шутливо пригрозил дядя Витя:

Черный вечер.

Белый снег.

Ветер, ветер!

На ногах не стоит человек.

Ветер, ветер…

— На всем Божьем свете! — перебила я, гордая тем, что наконец-то не попала впросак, — «Двенадцать» вообще-то в школе проходят.

— Ну-ну, — довольно хмыкнул дядя Витя. — А вам там рассказывают, что, когда Блок закончил поэму, то написал: «Сегодня я — гений»? Но Ахматова, да и другие…

Будучи в хорошем расположении духа, дядя Витя любил иногда проводить ликбезы. Я, естественно, их тоже обожала.

— …гений вообще понятие относительное, а не абсолютное. Потому что он не со всеми. Он — впереди…

Согласна. Относительное и во времени, и в пространстве. Давно и безвозвратно забыты сотни при жизни обласканных славой, окруженных почетом и увенчанных лаврами. Зато сейчас бесспорен гений Сократа и Джордано Бруно, казненных современниками, или Моцарта, умершего хоть и своей смертью, но в нищете. [2]А вот Ван Гог, при жизни продавший всего одну картину, ныне тоже в фаворе, но далеко не у всех. Многие до сих пор уверены, что его известность — всего-навсего результат хорошей, пусть и посмертной, рекламы. Почти как в истории с Геростратом, [3]которого так сильно хотели наказать забвением, что глашатаи десятки лет разъезжали по стране и выкрикивали имя преступника, приказывая грекам его забыть…

Занятая своими мыслями, я не заметила, что дядя Витя говорил уже совсем о другом. И, похоже, мое молчание расценивал как согласие:

— …разве он не сгонял тысячи крестьян на верфи, не гноил их на строительстве Петербурга? Разве не расправлялся со стрельцами и неугодными боярами? Не приговорил к казни собственного сына? Термины немножко другие, а по сути — один к одному. Но Петр — великий! А Сталин — деспот и диктатор! Только не говори мне про крепостное право, прежние нравы и прочую ерунду. Просто каждый царь выбирает: или — или.

Или жесткий рывок, или кисельное течение.

Ну по поводу чего-чего, а репрессий спорить со мной бесполезно. Стою и на том стоять буду!

— Дядь Вить, да вы что?! Разве сталинский террор можно оправдать? Оправдать миллионы безвинно погибших? Вы же такой умный, как же… Столько книг… Я-то… А вы… — задохнулась я от возмущения.

По-моему, он даже немного испугался:

— Ну-ну, успокойся. Никто репрессии оправдывать не собирается… Знаешь, сколько раз я слышал: легко рассуждать, ты ведь в лагерях не сидел, Беломорканал не рыл и даже в детдоме, после того как родителям дали десять лет без права переписки, не жил. Да — не сидел, не рыл, не жил. И поэтому не могу иметь свое мнение? Тогда и Петра нечего защищать — в его времена тоже никто не жил, бессмертных у нас нет. Точно! Его потому и оправдывают, что при нем никто не жил! Большое, как известно, видится на расстоянии. А ведь и при Сталине было создано не большое — огромное. Надеюсь, это-то ты, как историк, отрицать не будешь?

— Неужели вы не понимаете, что жесткость и жестокость — разные вещи? И какая разница, что создано, если из-за этого сознательно уничтожали людей? Ну как вы — вы! — не можете понять элементарного?!

Он вздохнул с видом, точно сам хотел меня об этом спросить.

— Лена, запомни: правители всегда убивают. Просто у каждого своя статистика. Ну назови навскидку хоть одного, кто не убивал, не карал, не подавлял.

Я добросовестно попыталась кого-то вспомнить, но мысли сильно штормило, и на берег среди прочего бесполезного мусора выбросило только одно имя — римского императора Диоклетиана, того самого, что отказался от трона и занялся выращиванием капусты. Вот что значит актерское обаяние: три предложения в известном фильме [4]— и готов образ вполне себе мирного, благообразного старичка. И будто не было на его счету двадцати лет власти, многочисленных войн и жестоких гонений на христиан.

Но было так, как было. Значит, и Диоклетиан не подходит.

— И не найдешь, — пресек мои внутренние потуги дядя Витя. — Они на это обречены. У каждого своя Чечня, большая или маленькая. Вопрос в другом: сколько посылать на смерть и ради чего?

— Вот именно — сколько!

— А я бы все-таки начал с другого: ради чего?

Мое откровенное раздражение заставило дядю Витю сменить тактику:

— Представь, что отец с сыном начали строить дом. Большой, удобный, надежный. Отец торопится, ни себя, ни сына не жалеет. Да, впроголодь, да, раздеты, разуты. Самому пальцы отхватило, сыну — руку. Но все-таки построили дом, какой хотели. Без изысков, но свой собственный, с сетями, котельной, как положено. Построили — заметь! — для себя, не для чужого дяди.

— Пальцы?.. — не поняла я.

— Жена застрелилась, сын погиб на фронте. Друзей нет, зато в каждом видится враг…

— Ну это уж его личные проблемы! — вырвалось у меня. — Сам себе такую жизнь выбрал! Кто ему мешал оставаться нормальным человеком? Можно быть и хорошим семьянином, и приличным правителем. Как, например, Александр III или… — Я опять замешкалась, подбирая подходящий пример.

И опять на ум ничего не пришло. Не называть же, в самом деле, Екатерину II, укокошившую муженька! Или Николая II, доведшего страну до революции. А еще говорят, что талантливый человек талантлив во всем…

Убедившись, что больше образцов монаршей разносторонности я выдать не в силах, дядя Витя продолжил:

— Потом были другие отцы и другие сыновья. Только немного обустроились, кое-как обставились, очередному папаше стукнуло: ремонт пора делать! Ладно бы обои решил переклеить или панели подкрасить, нет — капитальный ремонт подавай! С чего начинать — неизвестно, что должно получиться — тоже. Но ломать — не строить. Раздолбал в два счета. Ура! Ай да я, молодец! А крыша по башке — раз!!! Впопыхах не смотрел, что ломал, не до того. А снесенные стены несущими оказались. Остались хлипенькие переборки, на них все повисло, того гляди рухнет. Сынок поднатужился, подтянул поясок, опять впроголодь, опять разут. Но выдюжил, вытянул. А папаша тем временем дому новых хозяев нашел. И в кусты. Ремонт дальше пошел, уже без спешки. Ведь главное — стены, крыша над головой — есть. И старая котельная кое-как, но еще пашет. Колодец, что на участке стоит, и раньше выручал, а теперь соседи столько платят, будто из него молочные реки текут… Можно, кажется, и вздохнуть. И точно: коттедж обустраивается красивый, богатый. Только сына в него уже не пускают. Отправляют в домик для прислуги.