Анатом - Федерико Андахази Страница 30

I

Матео Колон процветал.

За время своего пребывания в Риме кремонский анатом создал главное живописное произведение своей жизни: анатомический атлас, писанный лучшими масляными красками, самый красивый из всех подобных атласов; он сделал чернилами сотни зарисовок предмета своей одержимости — Amor Veneris. Именно в Риме он нарисовал самую возвышенную и самую странную из своих картин, «Гермес и Афродита», название которой можно объяснить лишь цензурными соображениями, ибо полотно изображало не соединение двух божеств в одном теле, а Инес де Торремолинос такой, какой ее увидел анатом в день своего открытия.

Теперь все рождало вдохновение. Матео Колону было подвластно все. Страшные дни Трибунала остались позади. Теперь анатом мог смотреть на прежних мучителей, стоя по правую руку от сидящего на высоком троне Павла III, которого он вернул к жизни, как Христос Лазаря. Подозрительный кремонский анатом стал теперь десницей Божией. Его имя упоминалось в церковных молитвах. Для него настал рай на земле. Свои старые льняные камзолы он сменил на шелковые, а вязаный берет — на шитую золотом феску, которую лично для него изготовил папский портной. Теперь Матео Колон был богат, гонорары личного лекаря папы достигли той цифры, которая ему самому представлялась справедливой, когда же он их проматывал, то всегда мог прибегнуть к папским сундукам: в конце концов, какова цена жизни Его Святейшества? Анатом был уверен в себе, ему не было равных. Он шел по Ватикану как хозяин. Только он имел право входить в покои папы без разрешения в любое время; только он имел право прерывать собрания; только он мог отдавать приказы Святому Отцу: он решал, когда обедать Его Святейшеству, когда спать, а когда просыпаться; он решал, стоит ли Его Святейшеству принимать того или иного посетителя; он распоряжался гневом понтифика и его отдыхом.

Но радость его не была полной. Каждую ночь, прежде чем уснуть, он думал о Моне Софии. Однако он переносил тоску со спокойствием, которое дает право собственности. Он был уверен, что Мона София достанется ему. Неважно, сколько мужчин ее добивались, неважно даже, сколько будут ею обладать. Настанет день, когда он, свободный, богатый и знаменитый, преодолеет семь ступенек борделя «Рыжий фавн» и, словно полководец, на милость которого сдался старый враг, вступит во владение желанной колонией. Он понимал, что следует проявлять осторожность и прежде всего терпение; он будет впредь вести себя как политик.

Влияние Матео Колона на Павла III ни для кого в Ватикане не было секретом. В том числе и для его старого врага, кардинала Альвареса Толедского. Заметив, что сам он уже не пользуется былым влиянием на Его Святейшество, Альварес Толедский решил сблизиться с личным врачом папы. Кардинал хорошо знал, какие слова нравится слышать анатому. Знал, как ему польстить.

Кардинал Карафа, напротив, не мог скрыть непреодолимой неприязни и презрения, которые испытывал к Матео Колону. Не мог скрыть глубокой досады, не мог стерпеть, что у него на глазах задули факел, от которого мог бы запылать костер. В знак доверия и окончательного примирения, кардинал Альварес Толедский доверил папскому врачу собственное здоровье. Матео Колон понимал, что Альварес Толедский — один из главных претендентов на трон Павла III. И впрямь, испанский кардинал умел добиваться своего.

II

Уверовав в свою счастливую звезду, Матео Колон решился рассказать понтифику о «De re anatomica», ему не терпелось снять запрет, наложенный на его научный труд кардиналом Карафой.

— Пожалуй, еще не время, — только и ответил Павел III.

Это было первым крупным разочарованием Матео Колона. Но он был терпелив и мог подождать.

— Посмотрим, торопиться некуда… — последовал ответ, когда через полгода анатом изложил понтифику суть дела.

— Сын мой, ты должен покаяться, ибо совершил тяжкий грех, — отечески пожурил его Александр Фарнези. — Ты только что рассказал мне то, что поклялся не разглашать.

Матео Колон ничем не обнаружил своего возмущенного изумления. Он спас старику жизнь — и вот благодарность. Понтифик не только лишил его надежды на публикацию труда, но и позволил себе сделать ему выговор.

В конце концов Матео Колон возжелал смерти старого неблагодарного папы. По сути дела, он был для Александра Фарнези десницей Божией: мог дать ему жизнь — как это и произошло с агонизирующим пациентом, — а мог ее и забрать. И разве он уже не стал врачом будущего папы?

Его дружба с кардиналом Альваресом Толедским крепла день ото дня. Их связывала одна мечта, и всякий раз, беседуя о здоровье Его Святейшества, они обменивались понимающими взглядами. Ни один из них и словом не обмолвился о своем заветном желании — в этом не было нужды.

III

Однажды дождливым утром Павла III нашли мертвым. Матео Колон сам вызвался сообщить дурную весть. В тот же день собрался конклав. Казалось, ничто не предвещало неожиданностей. Матео Колон готовился увидеть свой труд опубликованным. Ему не терпелось поцеловать перстень нового папы, своего друга кардинала Альвареса Толедского. Со спокойной душой — для беспокойства не было причин — анатом позавтракал у себя в спальне, попросил разбудить его в полдень и отправился спать.