Прекрасные изгнанники - Мег Уэйт Клейтон Страница 30

Я вернулась из Вашингтона в Нью-Йорк и продолжила работу над книгой об Испании, которую мне заказало издательство Уильяма Морроу. Текст получался откровенно хреновым, ну просто одно предложение хуже другого. Хемингуэй залез ко мне в голову, и теперь все слова, которые выдавал мой мозг, были из его лексикона, а это еще хуже, чем пользоваться своим, пусть и убогим словарным запасом. Загвоздка была в том, что я все еще слишком мало знала о той войне. Чтобы написать книгу, надо было вернуться в Испанию, но прежде я хотела повидаться с Мэти.

На вокзале я купила билет и свежий выпуск «Кольерс», чтобы скоротать время в пути. И, открыв журнал, сразу наткнулась на свою статью с большой фотографией.

Нью-Йорк, Нью-Йорк

Август 1937 года

Хемингуэй вернулся в Нью-Йорк в августе. Он должен был передать своему издателю рукопись книги о кубинском контрабандисте со всеми правками, относительно которых они, слава богу, пришли к консенсусу. Новый роман назывался «Иметь и не иметь». Макс Перкинс, когда Эрнест без предупреждения заявился к нему в кабинет, обсуждал что-то с писателем Максом Истменом, но из опасения, что Хэм в любую минуту может передумать и снова изменит финал, пригласил его присутствовать при разговоре.

— Заходи, я тут как раз беседую с твоим приятелем.

Перкинс как будто забыл, что Эрнест разорвал дружеские отношения с Максом Истменом, после того как тот раскритиковал его документально-публицистическую книгу о корриде «Смерть после полудня». В своей статье, озаглавленной «Бык после полудня», Истмен обвинил автора в инфантилизме и комплексах, которые он пытается закамуфлировать нарочитой брутальностью, отметил, что текст так и фонтанирует юношеской романтичностью и сентиментальностью, а потом и вовсе заключил, что Хемингуэй, «впрыснув в творчество немыслимое количество агрессии, породил целый литературный стиль, который можно сравнить с накладными волосами для груди». Рецензия Истмена была опубликована в журнале «Нью рипаблик», а потом переиздана в сборнике статей, который в тот день лежал среди прочих книг на столе Перкинса рядом с черным телефоном и, как на грех, был освещен яркой настольной лампой.

Эрнест, естественно, пожал тонкую аристократическую руку критика и, стараясь не замечать сборника с той треклятой рецензией, учтиво произнес:

— А-а, старина Истмен, давненько не виделись.

Перкинс с облегчением выдохнул. Они с Истменом снова уселись в кресла, а Хемингуэй продолжал стоять. Он подошел к окну и посмотрел на Пятую авеню. Сказал себе, что это была всего лишь дерьмовая статейка, которую прочитали от силы три очкастых интеллектуала.

Вернулся к столу Перкинса и сел. Передумал, снова встал и навис над ними, но не с угрожающим видом, нет, хотя был бы не против, если бы эти двое испугались. Потом с улыбкой, которая должна была настроить всех на веселый лад, но не достигла своей цели, начал расстегивать рубашку.

— Глянь-ка сюда, Истмен. — Эрнест продемонстрировал ему крепкую загорелую грудь с густыми черными волосами. — Как по-твоему, это накладные волосы?

Он рассмеялся, как будто удачно пошутил. Он и собирался пошутить. Но попытка оказалась не слишком удачной.

Два Макса переглянулись и нервно захихикали.

— Ну что, а теперь твоя очередь раздеваться, — заявил Эрнест Истмену.

Тот вопросительно взглянул на Перкинса, но издатель совсем растерялся и сам не знал, как реагировать на происходящее. Истмен снова нервно рассмеялся.

— Эрнест… — начал было Перкинс.

Но Хемингуэй не дал ему договорить:

— Давай, Истмен, старая киска, покажи нам свою грудь!

Истмен встал, ослабил галстук и расстегнул верхнюю пуговицу.

— По-моему, это уже слишком, — вмешался Перкинс.

Но Истмен продолжал медленно расстегивать рубашку. Кожа у него была бледная, а грудь гладкая, без единого волоска.

— Так что нечего обзывать других импотентами, — снова попытался пошутить Эрнест, но и эта попытка с треском провалилась. — Сам-то ты сколько раз дрочил сегодня ночью?

— Эрнест, я ни слова не написал об импотенции, — спокойно ответил Истмен и кивнул в сторону сборника статей, лежавшего на столе у Перкинса. — Можешь сам почитать.

— Эрни, будь благоразумен, — попросил Перкинс.

Он взял со стола книгу, открыл статью «Бык после полудня» и зачитал вслух отрывок, в котором Истмен действительно отдавал должное храбрости Хемингуэя, но в том смысле, что тот любил убивать и таким образом пытался подчинить себе смерть.

— Он написал это о тебе, Хэм, — сказал Перкинс.

Эрнест выхватил у него книгу и принялся листать ее, пока не нашел тот самый злосчастный абзац о накладных волосах.

— Ну что, Истмен, посмотрим, хватит ли у тебя смелости повторить обвинение мне в глаза. Я хочу послушать, как ты это прочитаешь!

— Эрнест, не горячись, — попытался успокоить его Перкинс, а потом повернулся к Истмену. — Хемингуэй только что закончил писать новый роман.

— Правда? Мои поздравления. — Истмен, как и Перкинс, был рад сменить тему разговора.

Но Эрнест захлопнул книгу у него перед лицом и расхохотался, потому что прищемил врагу нос.

Истмен вскочил на ноги.

И уже в следующую секунду оба сцепились и повалились на пол. Кто-то из них схватился за провод телефона, аппарат упал со стола, а вслед за ним на пол полетели бумаги, книги и лампа.

Перкинс поспешил на помощь Истмену.

Истмен оседлал Хемингуэя.

Издатель тщетно умолял противников успокоиться. В конце концов он оттащил Макса от Эрнеста и встал между ними.

Внезапно Эрнест расхохотался, словно бы эта драка была не всерьез, как с Орсоном Уэллсом в просмотровом зале на озвучке «Испанской земли». Поражение не засчитывается, если потасовка устроена для забавы, хотя победа всегда остается победой. Эрнест поднял с пола телефон, поставил его на стол и положил трубку на место.

— А ты не лезь, куда не просят, Макс! — обратился Истмен к издателю. — Разве ты не видишь, что этот тип — психопат?

Услышав подобное заявление, Хемингуэй снова кинулся на Истмена.

Перкинс опять встал между ними, пообещав вызвать полицию. Эрнест отступил. Ему не хотелось, чтобы редактор выполнил свою угрозу, да к тому же у него на лбу над левым глазом постепенно начала расти багровая шишка.

— А теперь послушайте меня, — сказал Перкинс. — Для всех будет лучше, если об этом инциденте никто не узнает. Я понятно излагаю?

На следующий день Эрнест вернулся в издательство и извинился перед Максом Перкинсом.

— Бог с ним, с Истменом и его статейкой, — заявил Хемингуэй.

Затем он добавил, что сожалеет о том, что они в горячке разбили настольную лампу, хотя на ее месте уже появилась новая. А еще сказал, что накануне вечером выпивал с Арнольдом, редактором из «Эсквайра», и они здорово посмеялись над беднягой Максом. Эрнест, на лбу у которого красовалась шишка размером с куриное яйцо, сумел убедить собутыльника в том, что противник пострадал куда больше его.