Папа - Татьяна Соломатина Страница 30

– Вы хотите сказать, Артём, что у вас нет странички на Одноклассниках и вы там не развешиваете свои фотки? И вы настолько не серая ни капельки не мышь, что в качестве фона вам подходят только перворазрядные отели Объединённых Арабских Эмиратов или водопад, струящийся по стене Трамп-тауэра? И если вы и сидели на «банане», то только по факту вашего на нём водружения он переставал быть идиотским?

Ну вот, опять из крупнокалиберного орудия – по маленькому воробью мальчишеского эго. Разозлилась. Зря. Всё равно целебная вакцина снова мимо холки, и её бесценные капли всего лишь стекают по лохматой шерсти.

Бармен забавно трясёт головой. Буйные кудри падают на лицо. Загребает их рукой со лба назад. Смеётся.

– Вы правы. Я дурак. У меня есть страничка на Одноклассниках. Есть фотки на фоне третьеразрядного турецкого отеля, и я машу рукой в объектив с идиотского «банана». И я не был ни в Объединённых Арабских Эмиратах, ни в Англии.

О! Это уже не просто абстрактный ум в вакууме. Это зачатки профессионализма – признание в том, что дурак.

– Трамп-тауэр в Америке, в Нью-Йорке. Не всё то Англия, что тауэр.

Дружелюбно улыбается, подаёт кофе. Но маленькая мальчишеская злость снова берёт верх и над умом, и над профессионализмом. Змеино-ласково шепчет, наклоняясь ко мне:

– Можно подумать, у вас нет странички на Одноклассниках!

– Подумать можно. Думать – одно из наивысших наслаждений, дарованных человеку. В шкале моих ценностей размещено сразу после оргазма и перед чтением книг.

Я всё ещё достаточно молода для того, чтобы нравиться двадцатилетним глупым щенкам, и всё же достаточно стара, чтобы рассчитывать на понимание, лениво бросая подобное бармену за пустой стойкой.

Слово «оргазм» не вышибло бармена из седла. Потому как принцип берёт верх даже над оргазмом.

– Так есть у вас страничка на Одноклассниках?

– Нет.

– Врёте?

– Если бы я врала, я бы обманывала.

– В чём разница?

– В элегантности. Слово «обман» куда элегантнее слова «враньё». Врать – ещё к лицу двадцатилетним мальчикам. Сорокачетырёхлетняя женщина во вранье будет выглядеть нелепо. Она может позволить себе только обман. И то лишь изредка. В качестве вечернего наряда в компании взрослых мужчин, уже давно знающих, что не всё то Англия, что тауэр. Так что вам, Артём, я не вру. И уж тем более – не обманываю.

Улыбаюсь.

Улыбается в ответ. Понимающе. Играет в понимание. Теперь наверняка будет говорить своим девушкам, а также щеголять перед пацанами фразочкой: «Не всё то Англия, что тауэр», не особо задумываясь над смыслов громадьём. А может, – чем чёрт не шутит? – станет-таки писателем – а кем ещё становиться в этом южном приморском городе, если не стал моряком? – и фразочка сделается крылатой, и критики будут писать об Артёме, де, не умерла южнорусская литературная школа, вот вам, пожалте! – новый ярчайший представитель! Хорошо им, в этом южном приморском городе. Сиди себе на скамеечке, закрыв глаза, и слушай, как волны накатывают на берег. Или стой себе за барной стойкой и запоминай про враньё с обманом и прочие не все те Англии.

Но он только улыбается. Викина подружка-с-первого-класса уже бы достала свой вечный блокнот и стала строчить в него обгрызенным карандашом.

– Но как же вы узнаёте о своих одноклассниках?!

Вот настырный!

– Никак не узнаю.

– Разве вам не интересно, что с ними стало?

– Не интересно.

– А мне жутко интересно!

– Двадцать лет назад, Артём, мне тоже было интересно. И я узнавала. Что правда, тогда ни у кого из них не было странички на Одноклассниках, и самое интересное узнавалось самым интересным из всех возможных способов – случайным.

– Ну-у-у… Случайно бывает так редко.

Вот! Какая, к чертям, скамеечка! В этом южном приморском городе можно сидеть на высоком табурете у барной стойки и бонусом от заведения за какие-то смешные триста пятьдесят текилы и чашку кофе получить перл: «Случайно бывает так редко».

Разумеется, жива южнорусская литературная школа.

Будь у меня, как у Викиной подружки-с-первого-класса, всегда под рукой блокнот, я бы немедленно это записала.

И доносящиеся с дамского шабаша словечки, выражения и диалоги записала бы. Они уже приняли достаточно, чтобы говорить громко. Но ещё не слишком, чтобы говорить невнятно. Будь у меня с собой блокнот, как у Викиной подружки-с-первого-класса, я бы срочно накатала туда круглым почерком вечно первого ученика:

– Говорю этому болвану-прорабу: «Лепнина должна быть в виде листочков!» Уточняет: «В виде дубовых или в виде берёзовых?» Я ему: «В виде сосновых!» И этот баран пишет себе в блокнот: «Лепнина в виде сосновых листочков!»

– Девки, мой пёс совсем-совсем мужчина! То повздыхает в «Уголке обиды», то пристроится в «Калошнице ожидания», то нервно взметнётся на «Подоконник надежды», а как дела сделает и поест – так безмятежно дрыхнет где ни попадя. Ходок и хулиган. А ещё крипторх!

– Это что ещё такое, порода?

– Ага. Порода. По-русски звучит как «одно яйцо – и то левое».

– Ну, те, у которых одно яйцо, и то левое, завсегда шибко ебливые. Чем ещё заниматься, если головы на плечах нет и руки из жопы?

—Слушайте, мой бизнес-партнёр совсем долбанулся! Пригласил всех к себе в особняк, поляну накрыл, а посреди гостиной торчит какой-то дряхлый, вонючий, облезлый сундук. Он его оглаживает любовно, чуть взасос не целует. Тост поднимает за этот сундук. Все ему, мол, мы, конечно, за твоё барахло выпьем, – нам вообще пофигу за что, кроме дефолта, – только не пора ли тебе в санаторию какую швейцарскую скататься, отдохнуть, голову подлечить? Так он на всех зверем смотрит, зубы скалит, вот-вот кусаться начнёт. И говорит, мол, что вы понимаете, жалкие бездуховные личности! На этом сундуке Индира Ганди рожала! Я за него, знаете, сколько отвалил? Купить ту санаторию в Швейцарии хватило бы. Ну, все многозначительно промолчали. Ну, чисто из уважения к юродивому. А он всё буйствует. Говорит, мол, буду под этот сундук строить новый особняк. Представляете? Из-за какого-то облезлого сундука, где Индира Ганди рожала какого-то там хер его знает Муслима Ганди, у чудака крышу снесло. Так вы будете смеяться, он построил. И посреди того Тадж-Махала теперь торчит этот облезлый сундук, а в красном углу икона висит. Я ему на обмывании этого всего и говорю: «Лоханулся ты, братан! Сундук Индиры Ганди – отстой! Голова Иоанна Крестителя рулит форева!» Теперь он по аукционам и коллекционерам рысачит. Ищет голову Иоанна Крестителя. Вероятно, копию. Оригинал-то давно известно где. А я ему тем временем годного психиатра подыскиваю.

– Мне начальник запрещает ходить на работу в ярком. «Вы, – говорит, – секретарь! Секретарь в сером значительнее, чем в ярком!»