Насквозь - Наталья Громова Страница 30

И тут он сказал настойчиво и непреложно:

– Везите в другую больницу!

И они почему-то послушались и повезли. Там мне запретили вставать. Под капельницей, каждый день меня кололи до черноты всех мягких частей тела. И вот тогда я почувствовала, что наступило какое-то иное время жизни. Я упала с огромной высоты на землю, и все случившееся за последние месяцы показалось сном. Будто бы в насмешку – я имела дело не с возвышенными мыслями и разговорами, а с собственным телом – с мучительной и больной материей. На меня кричал врач, он запрещал мне подыматься, и его свирепое лицо с крючковатым армянским носом казалось мне зловещим. С каждым днем я становилась все дальше и дальше от дома, от своего сына. Теперь меня всю заполнило чувство вины перед ним. Я представляла себя ужасной, преступной матерью. Я плакала, понимая, что давно не видела его и не говорила с ним. Я плакала, все больше уверяла себя в том, что больше его не увижу. Я говорила себе, что никогда отсюда не выйду. Каждый день мне «с воли» приходили записки и передачи, но это мало утешало меня. И вот моя соседка однажды, глядя на меня, сказала:

– Ну, все, хватит! Ну-ка, быстро возьми себя в руки!

Она позвала нашего врача и все рассказала ему. Он сидел передо мной на стуле.

– Что со мной будет? – всхлипывая, спрашивала я.

И тогда он ответил:

– Я много лет сохраняю женщин и принимаю у них роды. Я доктор наук. Но я должен сказать вам честно, я до сих пор не понимаю, что сейчас происходит с вами – это непостижимая тайна.

И тут я увидела, что у него прекрасное лицо, он очень переживает за меня, а кричал, только потому что не мог пробиться ко мне. Я сказала ему, что очень-очень хочу поговорить с сыном. И он ответил, что отвезет меня лично на каталке к телефону. И еще он сказал, что мое счастье будет в том, если ребенок сам попросится наружу, захочет выйти, пусть и на два месяца раньше.

На следующий день я лежала голая под простыней в огромной операционной. Абсолютно одна. Над моей головой висели невидимые весы жизни. Я их ясно различала над собой. Весь день мне не давали ни еды, ни воды. Потому что все должно было решиться. И когда стрелки огромных часов, как на вокзале, стали приближаться к 8 вечера, мне показалось, что я просмотрела всю свою жизнь во всех деталях и подробностях, во мне уже не было ни слез, ни отчаяния, а наступило простое и смиренное принятие всего, что должно случиться. И тут надо мной склонилось какое-то старое лицо. Оказалось, что это была санитарка. Она тяжело дышала и называла мою фамилию. Оказалось, что она несколько часов искала меня по всем этажам.

– Я вам записочку принесла, – сказала она, – от мужа. И так же внезапно скрылась, как и появилась. Я развернула бумагу, там прыгали какие-то нежные и добрые буквы, иногда они даже складывались в слова, но смысла их я не понимала. Все застилали слезы. Но мне не нужно было читать слова, я их чувствовала. Они спускались ко мне по бумаге прямо куда-то вглубь.

Наутро случилось чудо. Вдруг начались роды. Родилась очень маленькая девочка, и ее сразу же унесли, чтобы подключить к аппарату вентиляции легких. Меня отвезли в палату.

Со мной сидела женщина с огромной грудью, полной молока. Перед ней были большие стеклянные сосуды, в которые она сцеживалась. Отстраненно, словно была неживая, она сказала мне, что ее дети не выжили – это были близнецы и им было очень тяжело рождаться. Поэтому теперь она кормила всех тех детей в больнице, кому не хватало молока.

– Ты давай, молись, – строго сказала она. – Вспоминай все, что не так сделала, где согрешила, может, все будет хорошо.

Я ответила:

– Да.

И стала пробовать ногой пол, так как давно не вставала и не могла ходить. Я села. Попыталась встать. Медленно выползла в коридор, держась за стены. Это было неповторимое ощущение, что ты можешь, наконец, ходить. В конце коридора был телефонный автомат. Я нашла нужную монету и позвонила. Трубку взял Павел. Я так и подумала: «Вот это его голос. Как же я скажу ему?»

И я произнесла:

– Здравствуй… У нас сегодня родилась девочка.

Трубка странно молчала. После долгой паузы, которая показалась мне огромной, как все месяцы моего пребывания в больнице, его голос, наконец, выговорил:

– Какая девочка?

Тут замолчала я. И уже через силу:

– Та, которая у нас родилась.

– Но ведь до ее рождения – еще два месяца.

– Да, – убитым голосом ответила я. – Так бывает.

И только тогда он словно проснулся и стал спрашивать, что и как.

Потом я снова, опираясь о стену, шла к кровати. Все было методично и сухо. Как будто где-то в моей голове громко работал метроном.

В палату протиснулся толстый большой человек, обтянутый белым халатом. Пуговицы едва держались на животе.

– Это ваша девочка родилась? – спросил он меня доброжелательно.

– Да!

– Не волнуйтесь, она очень, очень старается!

Потом мне много раз снился сон, что у меня есть ребенок, я везу его в коляске, но я не понимаю, когда и где он родился. Не понимаю, как это произошло. Он словно откуда-то пришел сам.

Спустя несколько дней девочку перевозили в больницу, и я, наконец, увидела ее личико, замотанное в несколько одеял. Теперь ее поселили в стеклянном кувезе.

А меня одну – встречали мой новый муж и прежний сын. Я так мечтала об этой встрече, но сын отворачивался и говорил со мной резко и неприязненно. Я понимала, как ему тяжело. Изменился мир, изменилась я, рядом со мной стоял чужой ему человек. Я не знала, что мне делать. Я только тыкалась губами в его щеку и жалобно смотрела ему в глаза.