Патриот - Дмитрий Ахметшин Страница 30

Как аист, покачивается на длинных ногах, с укоризной и слегка опасливо смотрит на Ислама. На нём очередная клетчатая рубаха и выглаженные джинсы. Наверное, это единственный человек в общаге, кто гладит эти чёртовы джинсы.

— Я хочу с тобой говорить.

— Ну говори.

Хасанов ловит себя на мысли, что ему совершенно не хочется пускать Гошу внутрь. Как и кого-либо ещё.

Игорь напряжённо сопит.

— Ты должен знать, что я как старший по этажу резко порицаю тот шум, что ты устроил здесь позавчера. По-моему, была даже драка.

— Ну, драки не было. Почти.

Игорь устало и нервно потирает переносицу.

— Ислам. Ты хороший парень. Но, понимаешь, ребята здесь пытаются учиться. И то, что ты здесь устроил, не лезет уже ни в какие ворота. Послушай, — он поднимает ладонь, рябую от синих чернил. Ногти у него нестриженые и грязные, на мизинце ноготь обкусан, и Ислам думает, как при таком беспорядке он умудряется оставлять о своей внешности самые положительные впечатления. — Я не хочу с тобой ругаться. Я вообще очень неконфликтный человек. Но как на старшем по этажу на мне есть кое-какая ответственность…

Он льёт и льёт бестолковую словесную воду, Ислам чувствует, как она течёт по волосам и позвоночнику, за ворот рубашки, как в ответ поднимается раздражение.

— Как там Яно? — спрашивает.

— Идёт на поправку.

Просовывается внутрь, при его росте это так легко: задняя часть снаружи, а передняя вроде как в гостях, и цепляются за дверной косяк руки. Точно, огромный паук. Находит глазами Яно.

— Привет.

Яно в облаке дыма на своём вращающемся кресле напоминает какую-то гротескную машину. На столе перламутровый подсвечник, который хозяин обрёк на судьбу пепельницы. Оттуда щетинятся, словно иглы морского ежа, бычки.

Яно отвечает, Гоша неуютно топчется на месте, вытягивая шею.

— Здесь нельзя курить.

— Нельзя, — подтверждает Яно. Затягивается и выпускает клубы дыма через ноздри.

Игорь ничего не говорит. Покачивается на пятках, оттопыривая большими пальцами карманы брюк.

— Ты наконец-то убрался в комнате, — говорит, и в голосе Ислам улавливает жалобные нотки.

И правда. Все книги аккуратной стопкой под окном, по корешкам ползёт блеклый солнечный свет. Одежда сложена на кровати. Это не похоже на порядок, но для прежнего Яно это что-то невероятное.

Влажные глаза в орбитах перетекают на Хасанова. Игорь берёт его мелкой щепотью за рукав и тянет прочь. Выходят, и он шепчет, склонившись над Исламом:

— Говорят, у него неприятности с деканом.

— Не знаю. Он не распространялся. Яно, видите ли, молчун от природы.

— Скажи ему, что если есть проблемы с деканатом, это очень плохо скажется на учёбе.

— Спасибо, кэп, — язвит Ислам.

Игорь выставляет перед собой ладони. Мол — только без нападок.

— Послушай, Ислам. Я живу здесь уже четыре года. Мы живём рядом уже два года. Мы добрые как соседи. И как я должен реагировать, если узнаю, что на моём этаже один из моих соседей вдруг даёт кому-то по лицу, а другого задерживает милиция, а потом он хамит декану? Конечно, я пойду к этим соседям поговорить. Удостовериться, что всё нормально. Потому что я хочу спокойствия. Здесь все хотят спокойствия. Именно поэтому я сейчас стою здесь и прошу тебя больше ни с кем не драться. Сначала Яно, потом ты… куда это годится?

— У тебя есть ещё что сказать, Гош?

Игорь качает головой, и Ислам, не прощаясь, ныряет в комнату, закрывает дверь.

— Слышал? Товарищ начальник изволит недовольствовать. Хотя тебе, по всей видимости, насрать…

Молчание сгущается, становится плотным, как масло, и Хасанов подогревает лезвие ножа — лезвие злости в себе. Тень убирается из-под двери, слышно, как Игорь течёт по коридору, похожий на водоросль, чьи корни не выдержали всесильного движения воды по наждачке голышиков на дне, как поворачивает к себе в комнату, и отзвуки жидкого женского голоса обрубаются, как гильотиной, второй дверью.

— Послушай, Яныч, — развязно говорит Ислам. Лезвие уже подогрелось достаточно, и он выпускает его наружу. — Я тут пообщался с твоей подругой. И она разболтала мне все твои секреты.

Тычет пальцем в соседа.

— Да-да, совсем всё разболтала. И если ты будешь здесь и дальше сидеть, развешивать сопли, то почему бы тебе сразу не убраться домой? А? Я смотрю, ты не справляешься.

Хасанов сидит и смотрит, как Яно темнеет лицом. Откидывается на спинку кресла, и спинка отклоняется, как будто хлипкий его хозяин прибавил в весе.

Ислам долил в голос желчи:

— Что? И правда не справляешься? Не сможешь здесь жить? И зачем ты приезжал, дебил самонадеянный, скажи-ка мне?

Яно встаёт. Кресло скрипит и вращается позади него. Топает к Хасанову, припадая, кажется, на две ноги сразу. Сердце колотится, разгоняет по венам кровь, Ислам внешне всё такой же расслабленный, наглая, полная издёвки, рожа («Давай! — орёт он внутренне — Дай же мне по роже! Может, хоть это тебя растрясёт…»).

Яно проходит мимо, к двери. Шепчет:

— Я не…

Смотрит на Хасанова и, проглотив остаток фразы, выходит вон. Шаги из коридора доносятся тяжёлые, неровные, а дверь не хлопает, бессильно повисает на петлях, пропуская внутрь через щель влажный коридорный свет.

Ислам комкает ухмылку и с размаху швыряет её в стену.