Моя чужая дочь - Сэм Хайес Страница 30

— Мистер Варни, будет лучше, если это сделает мать. — Детектив Ламли стукнул кулаком в грудь и стиснул губы. Может быть, он нас искренне жалел и просто не знал, как показать?

Официантка гостиничного ресторана вкатила в комнату накрытый столик. Я не хотела чаю, но выпить заставили, чтобы унять нервы. У констебля Миранды, которую я просила позвать, оказался выходной. Донышко чашки позвякивало о блюдце в моей дрожащей руке, пока мы дожидались начала пресс-конференции.

Все часы в мире восстали против меня. Я жила без Наташи уже четыре дня и три с половиной часа. Что я буду делать, когда пройдет неделя, месяц, год? Как переживу ее день рождения, следующее Рождество, ее первые школьные каникулы?

— Верните мне мою девочку… умоляю… — взвыла я, уткнувшись лбом в колени.

Инспектор Ламли счел момент удачным для демонстрации меня прессе — я вышла из прострации, но в любой миг могла вновь оцепенеть. Полсотни журналистов и телевизионщиков молча ждали моего призыва к похитителю, а я стояла перед ними на возвышении, обливаясь потом, задыхаясь, не в силах унять крупную дрожь.

Как только я села за стол и наклонилась к микрофону, вокруг защелкало, застрекотало, озарилось вспышками. Скомкав шпаргалку инспектора Ламли, я разжала пальцы, уронила ее на пол. И заговорила, обращаясь ко всей стране.

— Так что Смерти совершенно нечего бояться, Сара. Давай-ка лучше дальше разбираться… Шут лег на место, где ты сейчас находишься в своей жизни. И заметь, он перевернут.

Я следила за Сарой. Как она отреагирует? Сожмет губы или поведет бровью? Примется накручивать прядь волос на палец или грызть ноготь? Любой нечаянный жест мог стать подсказкой. Глаза девочки расширились, и она подалась вперед.

— Это значит, Сара, что ты попала в передрягу.

Я знала, что задену за живое.

— Еще в какую! — Слой недоверия исчезает с лица юной клиентки, точно верхняя одежда. Сара даже сделала первый глоток чая — явный признак, что оттаивает.

— Здорово ты запуталась, судя по тому, что говорят карты. В тупик угодила. В свои-то пятнадцать! — До чего же я ненавижу себя за то, что снова утыкаюсь в карты, но это лучше, чем тонуть в горящих надеждой бездонных глазах.

— Когда родится ребенок?

Прелестно. Теперь она интересуется тем, что легко подсчитывается в уме. Обратилась бы за ответом к семейному врачу. Я продолжаю сверлить взглядом карты.

— Несладко тебе пришлось. (Ничем не рискую: она сама говорила о том же.) Боже, сколько горя и боли. Ты очень страдала.

Возможно, перебор, но вариантов у меня немного. Однако Сара заглатывает наживку:

— С самого рождения. Скажи, это когда-нибудь закончится? Я буду счастлива?

— Конечно, — отвечаю я без запинки. Вряд ли, но всякое бывает. — Младенец принесет тебе много радости, и твой отец сменит гнев на милость, как только увидит, какого замечательного малыша ты ему подарила. — Мне еще не приходилось предсказывать судьбу совершеннейшему ребенку, девочке, впереди у которой сплошной мрак. — Кроме того, на твоей стороне сила. Это очевидно. Карты не врут.

— Правда? — Она запивает вопрос вторым глотком чая.

Следующие сорок минут я описываю Саре ее достоинства, советую, как справляться с нападками отца, как обходиться с возлюбленным, как правильно дышать во время родов. За все это время я ни разу не обратилась к картам, но чувствую себя стопроцентной мошенницей, гораздо большей, чем на самом деле. Гадание забыто. Мы с Сарой просто женщины — опытная и юная. Мать и дочь. Иначе я не нашла бы в себе сил удержаться. Я на коленях умоляла бы Сару отдать мне ее новорожденного ребенка.

Со слезами на глазах я попросила каждого жителя Великобритании о помощи. Я призналась в собственной глупости и непростительной халатности. Я заклинала матерей ни на секунду не оставлять детей без присмотра. Я описала Наташу вплоть до длины ее ноготков и оттенка бледно-розового язычка в молочных крапинках. Но я еще не закончила свою речь. Я объявила, что буду говорить с человеком, у которого сейчас моя дочь. Один на один. Глаза в глаза — через телекамеру.

Инспектор Ламли открыл рот, вскинул руку, ухватил меня за локоть. И передумал. Сделав шаг назад, застыл недвижимо надо мной: позволил мне высказаться, несмотря на загубленный труд специалистов, скомканной бумажкой белевший на полу. Инспектор Ламли доказал, что у него есть сердце.

Я устремила взгляд в самую глубь камеры и сделала глубокий вдох.

— Когда вы впервые прикоснулись к моей девочке — надеюсь, вы помните, что ее зовут Наташа Джейн Варни, — от нее наверняка немножко пахло мной. На костюмчике, быть может, остался запах стирального порошка, а распашонка впитала аромат моих духов. Знаете, что меня сейчас тревожит? Что Наташа пропахнет вами. Когда я снова обниму свою малышку, она будет пахнуть чужим человеком. А еще меня очень тревожит, что после вашего бегства я нашла пинетку Наташи, а значит, у моей девочки мерзнет ножка. И я боюсь, что, покормив Наташу, вы не будете держать ее вертикально, пока она отрыгнет. Впрочем…

До сих пор поверить не могу, что заставила себя рассмеяться.

— …Впрочем, возможно, вам и в голову не пришло ее кормить. Но все же… на всякий случай… Она ест шесть раз в сутки, но ей пока ничего не давали, кроме груди, так что с кормежкой из бутылочки у вас возникнут трудности. После еды Наташа любит, чтобы ее приложили к плечу и легонько похлопали по спинке. И она просто обожает, когда ее кладут на ноги и качают, напевая колыбельные. Только не забывайте при этом строить ей забавные рожицы. «Кач-кач-кач, мой малыш» — самая ее любимая песенка. От прогулок в коляске Наташа в восторге — полагаю, коляску-то вы купите? — но если на улице очень холодно, укутывайте ее в одеяльце потеплее, ладно? За ночь Наташа просыпается девять-десять раз. С самого рождения плохо спит. Точнее, плохо спит ночью, а днем как убитая, но вам-то днем надо переделать кучу дел, так что самому уснуть не удастся.

Чья-то ладонь легла на мою руку и поползла вверх.

— Можно вызвать детскую медсестру, но они не всегда приходят — слишком заняты.

Ладонь остановила движение, и пальцы впились в мое плечо, придавливая назад, к стулу. Не заметив, когда поднялась, я тем не менее не собиралась ни садиться, ни умолкать — только не теперь, когда меня наконец слушали!

— А если совершенно выбьетесь из сил — не отчаивайтесь. Просто оставьте малышку в машине и на минутку заскочите в магазин. — Я запнулась и подняла голову, чтобы удержать слезы в глазах. — Возможно, кто-нибудь ее украдет.

Что-то вязкое стало поперек горла, глушило слова, и сколько ни сглатывай, эту замазку не протолкнешь. А потом и слезы хлынули горячими струями. Фотографы впали в неистовство; под аккомпанемент вспышек и щелчков камер Энди обнял меня за талию.

— Прекрасно, мистер Варни. Поближе к жене!

И снова вспышки, вспышки — до черноты в глазах, испещренной миллиардами пронзительно-синих точек, словно я неслась сквозь вселенную.