Голос крови - Зоэ Бек Страница 3

Как обычно, он отбросил эти мысли. Ведь он же хотел быть в центре внимания. Не мог без этого. Он и впредь будет собирать полные залы. Добьется, чтобы его записи расходились большими тиражами. Он хотел, чтобы его беспрерывно исполняли на радио. Но его изводила неразрешимая задача: как раз и навсегда утвердиться в одном ряду с лучшими исполнителями? Может быть, эксцентричностью? Как Глен Гульд, одержимый перфекционист, который садился за рояль разутый, во время записи подпевал себе и публично высказывал пренебрежительное суждение о позднем Моцарте? Моцарт и Бетховен. Для Бухбиндера в самый раз, так ведь? Для Бухбиндера, да и для Фредерика тоже. Притом Фредерик не притрагивался к Моцарту. Все любят Моцарта, и Моцарт ему давался легче всего. Но профессор, у которого учился Фредерик, тот, на кого он всегда равнялся, когда-то сказал: «Моцарт – это для детей и для начинающих. Мы Моцарта не будем играть». Однажды сказанное, это засело в нем навеки. Фредерик всегда мечтал обладать хотя бы частицей гениальности наставника, который, мельком заглянув в ноты, блистательно играл Рахманинова и Равеля. И тут та же самая эксцентричность. Профессор держался только на кофе и сигаретах. Поговаривали, что он перестал выступать из-за проблем с алкоголем. Рассказывали, что на последнем концерте в начале шестидесятых он с громким криком оборвал выступление – не вынес шуршания, которое раздалось, когда в зале кто-то снял с себя пиджак. Эксцентричность! Фредерик мечтал о ней. Он продолжал играть популярных композиторов, исполнял их чисто, демонстрируя совершенную технику – в точности так, как публика хотела их слышать. В сущности, он недалеко ушел от Бухбиндера. Вся разница была в том, что, где бы ни появлялся Фредерик, Бухбиндер уже успел побывать. Потому-то Фредерик без конца отрабатывал каденции Гайдна, трудясь над ними так, словно от этого зависело счастье всей планеты.

Довольный, что наконец закончил запись, он попросил техника еще раз дать ему прослушать последний пассаж и лишь после этого принял сообщение и пошел к телефону. Как хорошо, что тут все уже позади! Сейчас спокойно можно возвращаться в Германию. Вчера это было бы просто катастрофой.

Нельзя сказать, чтобы Фредерик Арним не любил свою жену или не беспокоился о ней. Просто он не привык о ком-то беспокоиться. Она всегда была здоровой, сильной и самостоятельной, она не мешала ему заниматься работой. Поэтому он и мог позволить себе почти на полгода уехать в Канаду и США. И по той же причине никак не мог взять в толк, что такое говорил по телефону врач. У Карлы нервный срыв? Ей потребовалась психиатрическая помощь?

Даже сев в самолет, он все еще не мог свыкнуться с этой мыслью. Может быть, за этим кроется что-то другое. Какой-нибудь сюрприз? Нет, Карле не свойствен такой черный юмор, она бы не стала вызывать его домой под предлогом выдуманной болезни. С другой стороны – нервный срыв? У Карлы не бывает нервных срывов. Значит, все же какой-то сюрприз. С ней все в порядке, и она хорошо знает, что он не будет за нее тревожиться, ведь ему отлично известно, что у Карлы не бывает нервных срывов.

Когда они познакомились, Карла готовилась к выпускным экзаменам в школе, а он был студентом. Ее родители были дружны с его профессором и спросили у него, не знает ли он кого-нибудь, кто согласился бы играть на рояле во время праздника в саду. Профессор направил к ним Фредерика. Хозяева знаменитого аукционного дома «Маннгеймер»! Как бы на его месте обрадовались его сокурсники! Он же принял предложение только потому, что нуждался в деньгах. Целый день бренчать на рояле что-то из Гершвина или Портера в зимнем саду далемской ^[4] виллы для него вовсе не было пределом мечтаний. В то время он еще лелеял другие надежды: тогда он собирался стать знаменитым пианистом со своим особым стилем (которого он, правда, так никогда и не выработал), исполнителем собственных шедевров (которых так и не написал). Он стал самым хорошо оплачиваемым пианистом в мире, чьи концерты были расписаны на годы вперед, его имя было известно всякому, кто был не совсем чужд классической музыке, все ценили его за отточенную, чистую, доходчивую манеру исполнения.

Есть ли на свете что-нибудь скучнее этого?

Он надеялся, что да. Твердо верил в это. Цеплялся за эту мысль. Не может быть, что он самый скучный на свете пианист.

В те времена, когда он еще питал надежды, он познакомился с Карлой Маннгеймер, влюбился в нее, как не влюблялся ни в одну женщину. Он так за ней бегал, что сам себя не узнавал. Конечно же, ее родители даже не скрывали своего скептического отношения к дочкиному ухажеру. Талант талантом, но молодой человек, хоть и происходил из хорошей семьи, материально был совершенно необеспеченным. Карлу это не волновало. Все равно она – единственная дочь и наследница. А Фредерик, конечно же, решил доказать им, что всего может добиться. Забыл свои мечты и нажал на то, что умел лучше всего: Бетховена, Гайдна, Шопена, Листа. Да, еще – Брамса. Брамс у него тоже пошел удачно. Иногда он кивал на Карлу и ее родителей, что из-за них, мол, не стал вторым Гленом Гульдом. Иногда он бывал честен перед собой, в душе признавая, что Гульда из него никогда бы не получилось, просто потому, что он не был гением. Талантлив – да, но не гений. Для гениальности в нем было слишком много буржуазности. Не хватало эксцентричности. Карла скоро забеременела, но по-прежнему ограждала его от всех житейских забот. Она ухаживала за ребенком и училась в университете, а после того, как еще до окончания университета потеряла родителей, взяла на себя управление аукционным домом. И это имея на руках ребенка и мужа, который целые дни проводил за роялем, причем зачастую вдалеке от Берлина. Нет, признал мысленно Фредерик, Карла не просто ограждала его от забот, она поддерживала его и укрепляла. Ему никогда не приходилось задумываться над тем, откуда взять время и деньги. Благодаря жене ему были даны все возможности. И благодаря ей же у него появились связи в кругах влиятельных людей, позволившие ему достичь сегодняшнего положения. Она всегда им гордилась. Никогда не пилила его, не требовала, чтобы он больше времени уделял жене и ребенку. Она не дала ему сорваться, когда он переживал самый страшный в своей жизни кризис. Когда его нервы грозили не выдержать. Когда его пальцы отказывались ему служить. Жена всегда была ему опорой.

И чтобы у такой женщины и вдруг какой-то нервный срыв? Это просто смешно!

Только недавно она родила второго ребенка. Ну, какое там! У нее крепкие нервы. Она не была мнительной, как некоторые женщины, – Фредерику приходилось слышать о таких случаях. Не только потому, что это был второй ребенок. Она и в первый раз, когда была беременна Фредериком-младшим, всегда оставалась спокойной и ровной. Не может быть у Карлы нервного срыва. Скорее уж, это он из тех, кто может сорваться. Но только не Карла.

Увидев, что в аэропорту Берлин-Тегель его никто не встречает, Фредерик впервые почувствовал, как в душе у него шевельнулась тревога. Если это сюрприз, то кто-нибудь приехал бы за ним на машине. Врач дал ему адрес психиатрического отделения больницы имени Бенджамина Франклина. Маловероятно, что Карла поджидает его дома с сюрпризом. Значит, все-таки что-то стряслось. Может быть, с детьми? Но о сыне не было речи. О дочери тоже. Все это не укладывалось у Фредерика в голове.