Совпалыч - Виктор Солодчук Страница 3

Состав напитков не держался в тайне, но употреблению каждого из них соответствовало стечение определенных погодных условий, времени года, дня недели и, кажется, лунной фазы. Смесь тростникового и капустного сока с водкой подавалась, например, при растущей луне, всегда вечером, никогда весной, никогда в понедельник. Десертное вино с пломбиром пили исключительно на закате. В полуденную жару Сурьяниан потягивал виски, утверждая, что следует примеру носителей красных шерстяных мундиров. В полнолуние вечер непременно заканчивался шартрезом, в новолуние — бенедиктином. Ром со сливками и мятой, несколько сортов пива и лимонад мы пили в субботу, вишневый сок с водкой — в воскресенье.

Очередная папироса оказалась последней и показалась лишней. Убедившись в этом после нескольких затяжек, я погасил ее и на всякий случай спрятал в нагрудный карман, превозмогая подкатившую голодную тошноту. Все чаще машину останавливали для проверки документов, и всякий раз водитель предъявлял новые путевые листы (помню, что в одном из них значилась перевозка бидонов с молоком). Как ни странно, нас легко пропускали, и с каждой минутой мы приближались к городским окраинам. Фары выхватывали из темноты редкие фрагменты строений и голые скользкие деревья. Провалы домов с темными окнами, перекрытые заграждениями площади и безлюдные улицы ничем не напоминали довоенную Москву, просторную и светлую, как вздох после плача, и уж тем более это не было похоже на шумный и разноцветный Бомбей. Провалы домов с темными окнами, перекрытые заграждениями площади и безлюдные улицы ничем не напоминали довоенную столицу, светлую и просторную, словно вздох после плача, и уж тем более это не было похоже на шумный и разноцветный Бомбей. Мокрый снег с дождем налипал на лобовое стекло, и шофер, вынужденный вести машину почти вслепую, тихо ругался. Образ оставленной Индии медленно стекленел под московским небом, укладываясь в аккуратные стопки воспоминаний. Чтобы отвлечься от безрадостной картины за окном, я принялся перебирать в памяти события последних семидесяти двух часов.

…улицы ничем не напоминали довоенную столицу, светлую и просторную, словно вздох после плача

Почти не верилось, что всего три дня назад я оформлял в бомбейском порту отправку советского сухогруза «Святой Владимир Маяковский» с грузом белого пакистанского риса для Управления ресторанов Ленинграда. Обычная процедура заняла не более часа, и я собирался переждать полуденную жару в гостинице Сурьяниана. Разобравшись с накладными и пожелав капитану семь футов под килем, я вскоре сидел за столиком кафе, поглощая прохладный сок свежеотжатого ананаса, куда Левон добавил немного коньяка.

— Совсем каплю, дорогой, исключительно для дезинфекции, вам же известно, какой здесь нездоровый климат, — он улыбался, наблюдая разводы в своем бокале.

За столиком в дальнем углу громко рассмеялись. Там сидел полный мужчина средних лет с молодой дамой. Они безудержно хохотали, по-видимому, не в силах остановиться. Несмотря на гримасу смеха, исказившую лицо, барышня показалось мне очень привлекательной. Острые скулы, выразительные губы и волевой подбородок делали ее похожей на Грету Гарбо и были словно высеченными из камня, а рыжие волосы выглядели неестественно медными на фоне ослепительно белой кожи. Сияющий взгляд скользнул по нашему столику, и она опять забилась в приступе смеха. Девушка мне понравилась. Ее спутник, напротив, сразу вызвал острую неприязнь. Его внешность напоминала изображение сатира: увенчанный лысиной непропорционально большой лоб резко сходил в микроскопический подбородок, рыжая седеющая борода росла клочками, а короткие ножки контрастировали с широкими плечами и массивным животом.

— Какая-то безрассудная парочка из Европы, — мой взгляд был замечен Левоном, который по праву хозяина знал здесь все обо всех. — Приехали утром, на базаре решили попробовать веселящие грибы, а теперь растерялись — сам понимаешь, дорогой.

На ней было легкое сари, купленное, по всей вероятности, на одном из местных рынков. Попытавшись устроиться удобнее, она чуть приподнялась в кресле. Мелькнула мраморная щиколотка, и я отвел глаза. Конечно же, после многочисленных занятий в анатомическом театре, женское тело не представляло для меня загадки. Я прекрасно мог представить, как продолжились стройные ноги моей vis-a-vis, и отлично понимал, чем они утончались. Но впервые в жизни мне было сложно смотреть на женщину глазами медика. Сердце мое заплескалось, словно от камфорной инъекции.

— Приехали, — впервые за время поездки обратился ко мне водитель. Перед глухими воротами, украшенными плоскими остриями, стоял огромный белый полушубок, из глубины которого выглядывал часовой. Ствол его автомата был направлен прямо в наше лобовое стекло. Еще один полушубок обошел автомобиль вокруг, пошарил острым лучом фонаря в салоне и заглянул в багажник. После этого ворота поползли в сторону.

В большом ангаре меня встретил бритый наголо человек в белом халате, наброшенном на военную форму. Это и был полковник Синичкин, который сразу же приказал звать его исключительно по имени и отчеству, Сергеем Александровичем. Мы пошли по слабо освещенному коридору, выложенному разноцветным кафелем, отчего место напоминало станцию метро. Вдоль стен чернели массивные стальные двери. Периодически от главного тоннеля отходили другие, более узкие и темные. На этих перекрестках висели светофоры, в которых было почему-то по четыре фонаря — под красным, желтым и зеленым иногда светился голубой. Наконец, мы остановились около небольшой двери, обитой толстым материалом, должно быть, для лучшей звукоизоляции.

— Прошу, — Сергей Александрович повернул ручку.

Кроме кровати и низкого столика с двумя креслами в комнате ничего не было. Белые плафоны потолка излучали мягкий свет. Все это сильно напоминало номер в недорогой гостинице, сходство дополнялось тихим шипением бачка в туалетной комнате. Оглянувшись, я увидел, что остался один: Синичкин закрыл дверь снаружи. Я разбежался и врезался в дверь плечом. Бесполезно. Вдобавок, с моей стороны на двери отсутствовала ручка. Почему-то сразу вспомнился исчезнувший Краснов.

«Арестован!» — явилась первая мысль. — «Глупости, зачем было для этого вызывать в Москву?» — слабым транквилизатором вспрыснулась вторая. — «Как зачем? Чтобы допросить». — Внутренний диалог становился все более неприятным.

«Что бы ни случилось, врач должен сохранять спокойствие, иначе руки его будут трястись, и он не сможет ни сделать инъекцию, ни даже вскрыть ампулу» — всплыли в памяти поучения Александра Романовича. Я вытянул руки и посмотрел на ладони. Пальцы не дрожали.

В нагрудном кармане смердела почти целая папироса, а в боковом — нашлась коробка спичек. — «О чем меня допрашивать? Ерунда какая-то», — страх понемногу стал отступать, когда я опять обратил внимание на дверь без ручки.

— «Но если станут допрашивать о том, чего я не знаю?» — последнее предположение так потрясло, что я выронил уже раскрытый коробок, где на этикетке «Панч» лиловым химическим карандашом было выведено «3–18, Kirchen». И память опять отбросила меня на три дня назад.