Политика - Адам Терлвелл Страница 3

Нане было немного неудобно. Она натерла запястья о металл наручников, когда притворялась, что не может вырваться. Кроме того, Моше оцарапал ее неровно остриженным ногтем.

— Атпсти, — сказала она.

Моше потянулся, развязал розовую веревку, потом перекатился на спину и стал смотреть, как его член сжимается, укорачивается, сморщивается. Нана потерла запястья. Она обратила внимание на смиренное молчание Моше и перевернулась на спину, чтобы посмотреть на него. Она боялась, что он печален. Она боялась, что он впал в уныние. Чтобы вывести его из уныния, рассудила она здраво, надо поговорить.

Ах, Нана, если бы только все было так просто. Если бы только Моше проявил нужное самообладание, хотя бы в этот миг. Но нет. Вместо этого Моше стал театральным. В глубине души он любил все делать напоказ.

У приятеля Наны остались лишь два чувства. Оба бесполезные. Как мы показали выше, оба были связаны с истерикой. Моше испытывал страх и стыд. Стыд от того, что подвел ее. Он не смог обеспечить ей правдоподобную фантазию. Не смог осуществить ее. И потому он думал, что она злится на него за то, что он ее подвел. Не может не злиться. Он знал, что от злости она может стать язвительной или разочарованной, и это его пугало. Особенно его пугало то, что Нана в самом деле разочарована, и это было еще постыдней.

Получалось, что стыд был сильнее страха.

Но Нана, ничуть не обозленная и не расстроенная, была сама внимательность. Она была дружелюбна и вообще в духе.

— Ты в порядке? — спросила Нана.

Она само сочувствие! Она беспокоится обо мне! — забеспокоился Моше.

Его реакция, однако, была проста — он надел маску спокойного успеха. Все прошло хорошо, решил он. Моше — самоуверенный соблазнитель. Только что произошла восхитительная сексуальная сцена, и теперь, когда они, удовлетворенные, лежали на постели, он решил вновь завоевать Нану, выложив ей все секреты своего подсознания. Именно для этого люди и занимаются сексом — тихая близость после него, разговоры на подушке.

Незабываемая ночь. О господи.

Моше не ответил на вопрос Наны. Он не рассказал ей о своем физическом и душевном состоянии. Точнее говоря, не ответил прямо. Он прочитал ей маленькую лекцию.

Отведя взгляд — не от смущения, нет, но в знак откровенности — Моше сказал:

— Однажды я был с родителями в маленьком ресторане, где-то в Нормандии, и увидел из окна, как люди в форме времен войны маршировали по улице, разыгрывая Освобождение.

Хотя возможно, это была форма оккупационных войск. Возможно, они представляли Оккупацию, сказал Моше. Остался лишь образ замка, стоявшего в верхней части селения, и рядом с ним медленно идущие светловолосые мужчины в военной форме. У маленького Моше в памяти все смешалось.

Вот, собственно, и все. Его вклад в катастрофу — история из детства, тайный страх, мелочевка.

Что пытался сказать Моше? Я вам расскажу. Он пытался попросить у нее прощения. Он просил Нану не сердиться на него. Он просил, чтобы она его пожалела. Он хотел сказать, что боится нацистов.

Но Нана не сердилась на него. Она не была нацисткой. Она была просто сбита с толку. Что с Моше? Он сконфужен? Как еще можно объяснить эту ситуацию — Моше, рассказывающий ей в постели о своих детских страхах, в окружении секс-причиндалов?