Закон о детях - Иэн Макьюэн Страница 3

Мистер Джулиан Бернстайн, высокий, как тростинка вроде тех, где спрятали младенца Моисея, склонился над бумагами, свесив грустно покачивающиеся пейсы, между тем как его адвокатесса обвиняла жену в неспособности отличить интересы детей от своих интересов. То, в чем они, по ее словам, нуждаются, на самом-то деле хочется ей самой. Она хочет вырвать девочек из надежного, теплого, привычного мира, строгого, но исполненного любви, самобытного мира, чьи правила и обычаи предусмотрены на все случаи жизни, чьи методы проверены веками, чьи обитатели, как правило, реализуют себя полнее и более счастливы, чем в секулярном потребительском обществе, где духовная жизнь выхолощена, а массовая культура принижает женщин и девочек. Ее устремления легкомысленны, ее методы непочтительны и даже пагубны. Она любит детей гораздо меньше, чем себя.

На это Джудит хрипло возразила, что нельзя принизить человека – мальчика ли, девочку – больше, чем отказывая ему в приличном образовании и достойной работе, что все детство и раннюю юность она слышала, что единственная в ее жизни цель – хорошо вести домашнее хозяйство и заботиться о детях, и это тоже принижало ее, лишая права выбирать себе цели самостоятельно. Когда она с большими трудностями получала образование в Открытом университете, это было встречено насмешками, презрением и проклятиями. Она дала себе слово, что избавит девочек от подобных притеснений. Адвокаты тяжущихся были согласны в том (ибо таково, очевидно, было мнение судьи), что вопрос не только в образовании. Суд в интересах детей должен выбрать между полным соблюдением религиозных предписаний и чем-то менее строгим. Это выбор культуры, социальной принадлежности, менталитета, устремлений, характера семейных отношений, основополагающих принципов и пока неизвестного будущего.

В таких делах была подспудная предрасположенность к сохранению статус-кво, если оно выглядело благополучным. Постановление Фионы занимало двадцать одну страницу, они были веером разложены на полу, дожидаясь, когда она начнет брать их по одной и делать мягким карандашом пометки.

Из спальни ни звука, только шум машин на мокрой улице. Она злилась на себя, что прислушивается, затаив дыхание, не скрипнет ли дверь или половица. И хочет этого, и страшится.

Коллеги хвалили Фиону Мей – даже за глаза – за чеканную прозу, почти ироническую, почти душевную, и за умение сжато сформулировать суть спора. Слышали, как сам лорд главный судья за общим ужином отозвался о ней вполголоса: «Божественная дистанция, дьявольская проницательность и при этом красиво». По ее собственному мнению, она с каждым годом все больше склонялась к строгости, которую могли бы назвать педантизмом, к неопровержимому толкованию, которое может когда-то стать цитируемым, как Хоффман в «Пигловска против Пигловски», или Бингем, или Уорд, или непременный Скарман – здесь она всех их использовала. Невычитанная первая страница, выгнувшись, свисала с ее пальцев. Грядет перемена в ее жизни? Зашепчутся в ужасе ее ученые друзья за обедом – здесь или в Линкольнз-инне, или в Миддл-темпле: «И она вышвырнула его?» Из чудесной квартиры Грейз-инна, где она будет вековать одна, пока арендная плата или сами годы, набухая, как хмурая Темза в прилив, не вынесут и ее оттуда?

К делу. Первый раздел: «Предыстория вопроса». После обычных сведений о семейной ситуации, местожительстве детей и контактах с отцом она отдельно описала общину харедим, где религия полностью определяет образ жизни. Различие между кесаревым и Божьим лишено смысла так же, как для правоверного мусульманина. Карандаш ее завис над страницей. Подверстывать еврея к мусульманину – не лишнее ли, не покажется ли вызывающим, по крайней мере, отцу? Только если он неразумен, а ей он таким не кажется. Оставим как есть.

Второй раздел был озаглавлен: «Моральные противоречия». Суд просят выбрать форму образования для двух девочек, сделать выбор между ценностями. А в подобных делах апелляция к тому, что считается принятым в обществе, мало что дает. Здесь она и процитировала Хоффмана: «Это ценностные суждения, в которых разумные люди могут расходиться. Поскольку судьи тоже люди, это означает, что некоторые расхождения и у них неизбежны…»

В последнее время у нее появился вкус к подробным уточняющим отступлениям, и здесь она посвятила несколько сотен слов определению благополучия и критериев, по которым его надо оценивать. Следуя лорду Хейлшему, она писала, что этот термин неотделим от благосостояния и включает в себя все, что относится к развитию ребенка как личности. Сославшись на Тома Бингема, она писала, что вопрос следует рассматривать в средне– или долгосрочной перспективе, имея в виду, что сегодняшний ребенок может дожить до двадцать второго века. Она процитировала судебное решение лорда судьи Линдли от 1893 года, где говорилось, что благополучие нельзя понимать в чисто финансовом смысле или просто в плане физического комфорта. Она возьмет это понятие в как можно более широком смысле. Благосостояние, счастье, благополучие – все это должна охватывать философская концепция хорошей жизни. Она перечислила некоторые важные составляющие, цели, к которым может быть направлено развитие ребенка. Экономическая и нравственная свобода, добродетель, способность к состраданию и альтруизм, решение серьезных задач, приносящее удовлетворение, живой круг общения, уважение окружающих, стремление придать жизни высокий смысл и сохранить самые важные связи с небольшим количеством людей, которые определяются прежде всего любовью.

Да, по этому последнему показателю она банкрот. Стакан с разбавленным виски, нетронутый, стоял рядом; желтый цвет, напоминавший мочу, и назойливый деревянный запах вызывали теперь отвращение. Ей бы сейчас как следует разозлиться, поговорить со старой подругой – таких еще несколько было, – войти в спальню, потребовать разъяснений… Но ощущение было такое, что сама она сжалась в геометрическую точку тревоги из-за неоконченного дела. К завтрашнему утру проект решения должен быть сдан в распечатку, она должна работать. Ее личная жизнь ничего не значит. Не должна значить. А мысли по-прежнему бегали между листком у нее в руке и закрытой дверью спальни. Она заставила себя прочесть длинный абзац, в котором засомневалась еще тогда, когда зачитывала его в суде. Но что плохого в решительной констатации очевидного? Благополучие – социально. Сложная сеть отношений с членами семьи и друзьями – критическая составляющая. Ни один ребенок не остров. Человек – общественное животное, по знаменитому выражению Аристотеля. С четырьмя сотнями слов на эту тему она пустилась в плавание, и паруса ей наполняли ученые ссылки (на Адама Смита, на Джона Стюарта Милля). Каждое хорошее решение требует цивилизованного кругозора.

Далее: благополучие – понятие изменчивое, оценивать его надо по меркам разумных мужчин и женщин своего времени. То, что устраивало в прошлом поколении, сегодня может оказаться недостаточным. Опять-таки не дело светского суда выбирать между религиозными верованиями, решать теологические споры. Все религии заслуживают уважения при условии, что они «приемлемы социально и с точки зрения законности», как выразился лорд судья Перчес, и, в более мрачной формулировке лорда судьи Скармана, не являются «нравственно и социально ущербными».

Суды должны с осторожностью отстаивать интересы ребенка вопреки религиозным принципам родителей. Но иногда обязаны. Когда же? Она привела цитату из своего любимца, мудрого лорда судьи Манби в Апелляционном суде: «Бесконечное разнообразие человеческих обстоятельств исключает произвольное толкование». Замечательный шекспировский штрих. «Ни за что не бросит. / Ни возрасту не иссушить ее, / ни вычерпать привычке не дано/ Ее бездонного разнообразья» [2]. Эти слова сбили ее с панталыку. Она знала речь Энобарба наизусть – играла его в студенчестве. Играли одни женщины, солнечным летним днем в сквере на площади Линкольнз-инн-филдс. Только что свалив последние экзамены с натруженных плеч. Примерно в это время влюбился в нее Джек, а вскоре – и она в него. Первый раз они легли в одолженной мансарде под раскаленной крышей. Неоткрывавшееся круглое окно смотрело на кусочек Темзы за Лондонским мостом.