Зачем жить, если завтра умирать - Иван Зорин Страница 3

Вечером, когда жена собиралась уходить, он уже не выл от одиночества. Ему надо было многое обдумать.

- В гости? - механически спросил он, не ожидая ответа.

Каждый давно жил своей жизнью, и Лецке пожалел, что заставил жену врать.

- В театр с подругой.

Глядя, как она орудует фиолетовой помадой, слегка раскрыв рот и растягивая губы, как подводит тушью ресницы, стараясь скрыть под макияжем возраст, Лецке подумал, что у мужчин, в отличие от женщин, всё по-честному - и старость, и оргазм, и половая несостоятельность. А Мезряков больше женщина, потому что притворяется, лжёт. Но он заставит его быть мужчиной! Война, та городская война, в которую он его втянет, будет настоящей. И пусть армии противников насчитывают по одному человеку, это не помешает ей быть кровавой.

Оксана Богуш, аккуратно посещавшая занятия Мезрякова, слушала, затаив дыхание. Мезряков был в ударе.

- Вся наша жизнь проходит в стремлении обмануть себя, - развивал он тему предыдущей лекции. - Деньги, как эквивалент счастья, карьера как цель, религия как ответ на проклятые вопросы - все это мифы, позволяющие забыть про пустоту. Биология заставляет нас видеть предназначение в детях, с которыми мы не найдём общий язык, точно также, как не находили его с родителями, а государство говорит о долге, патриотизме и прочей ерунде. Но самое распространенное заблуждение состоит в том, что человек рождён, чтобы потреблять. Это главный рецепт самообмана. - Мезряков перевёл дыхание, подняв стакан с водой, сделал глоток. - Нас также защищают наши страхи. Бояться увольнения, нищеты, начальства, переживать за детей, ожидать болезнь, которая сведёт в могилу - всё это намного лучше, чем постоянная, необъяснимая тревога. Мы - бытовые невротики, и это спасает нас от вселенского ужаса, избавляет от ощущения бесцельности, бессмысленности, не даёт сойти с ума. Цивилизация, сводящая жизнь к выбору в супермаркете, позволяет провести её во сне...

- Вы что, буддист? - выкрикнули с заднего ряда.

Оксана Богуш обернулась. Неопрятный сутулившийся мужчина насмешливо улыбался. Оксана вспомнила: на первом занятии он представился Антоном Лецке.

- Все вопросы потом. Хорошо?

Мезряков промокнул платком лоб и, откашлявшись, продолжил:

- Много лет назад я работал репортёром в газете, и мне довелось брать интервью у молодого боевика, принадлежавшего к одной из исламистских группировок. Он долго рассказывал, как, прячась в горах, отстреливается от федералов, как голодает и мерзнет, боясь развести костер. "Вы довольны такой жизнью?" - спросил я. "Мне нравится воевать", - крепко сжал он автомат. "А не страшно?" - "Все будем у Аллаха, нет разницы когда". До сих пор помню его улыбку, обнажившую волчьи зубы. А через неделю его застрелили. Глядя на труп, я позавидовал этому горцу. На войне страх персонифицирован, и он вытесняет остальные. А животный страх предпочтительнее экзистенциального...

- Вы сами-то воевали? - снова выкрикнул Лецке. - На войне всё не так. Или хотите попробовать?

На него зашикали, но было видно, что Мезряков на мгновенье смутился. Лецке презрительно хмыкнул и, щелкая пальцами, вышел.

Вскоре занятие окончилось. В коридоре Оксана Богуш увидела дожидавшегося Лецке. Подойдя сзади к Мезрякову, он дернул его за рукав и, оскалившись, что-то сказал. Это не было извинением, потому что Мезряков удивился. "А, валяйте", - донеслось до Оксаны Богуш. Всё с той же ухмылкой Лецке что-то добавил, понизив голос. Мезряков пожал плечами и ещё долго смотрел на удалявшуюся спину Лецке.

С занятий Оксана Богуш ходила пешком на Басманную улицу, где жила в тесной квартирке с глуховатой властной матерью. По дороге она зашла в Богоявленский собор, и у иконы Николая угодника долго молилась, чтобы Владислав Мезряков обратил на неё внимание.

Среднегодовая температура Парижа 10,3°С, Рима 21, 5°С, Москвы 5,3°С.

Москва прекрасный город, но в нём слишком много москвичей.

И они мечутся по Москве, как сухие листья.

Владислав Мезряков был крупным, горбоносым, с пышной шевелюрой, в которой била седина.

Он смотрел в монитор, записывая себя на веб-камеру.

"Уже много лет мне снится один сон. В нём мне предстоит встреча со старинным другом, которого я давно не видел. Я предвкушаю, как мы будем бродить с ним по Москве, делясь впечатлениями от прожитых поврозь лет, будто в пору нашей юности, и во мне разливается приятное тепло. День обещает быть радостным, чего наяву не случалось уже давно, и, проснувшись, я не тороплюсь встать, а всё ещё в сладкой дреме перебираю знакомых, пытаясь понять, кого имел в виду во сне. Но, вспомнив всех, осознаю, что такого друга у меня нет. И тогда моему разочарованию нет предела. Так было раньше. Однако теперь после пробуждения передо мной всплывает лицо Антона Лецке. Через день после его дурацкой выходки, когда он после занятия предложил мне убить себя, мы случайно, а теперь понимаю, что нет, встретились в кафе, куда я завернул после вечерней прогулки. Он извинился и, протянув руку, пригласил за свой столик. Там он вернулся к моей последней лекции. Она ему понравилась, я, безусловно, прав, считая нашим главным желанием - желание забыться.

- Но у вас это плохо получается, - сочувственно улыбнулся он. - Ваши сны давно стали интереснее яви.

- Откуда вам знать?

- Да у вас это на лице написано! Иначе зачем вам разливаться перед нами? Вы же себе доказываете, что ещё не стары, не вышли в тираж. Это ваш рецепт забытья.

Я захотел подняться, но потом передумал.

- Думайте, как хотите, - уткнулся я в чашку с кофе, разглядывая тёмные наплывы.

Лецке словно не замечал моего неприятия. Он всё больше оживлялся.

- А всё же наш рецепт лучше, - продолжал он убеждать меня, делая упор на "наш". - Помните, клуб самоубийц? Остроту ощущений я гарантирую! К тому же всё сойдёт с рук, оставшегося в живых никто не заподозрит.

- Почему?

- Для убийства нужен мотив. А его в привычном понимании у нас нет. Деньги? Женщина? Место под солнцем? Всего этого между нами нет. Полицейские слишком приземлённые, философия выходит за рамки их рассмотрения.

"Сумасшедший!" - мелькнуло у меня.

Лецке пригубил вина, забросив ногу на ногу.

- А философия наша проста. Зачем жить, если завтра умирать? Правда ведь?

- Почему завтра?

- А если через год или десять? Велика отсрочка? Нет, вопрос принципиальный, если не бессмертен - значит, уже мертвец. Мы-то с вами понимаем.

Я кивнул. Но мне стало не по себе. Я поднялся.

- Так вы согласны?

Я обещал дать ответ к следующему занятию.

- И приобретите пистолет, - донеслось мне в спину.

В предыдущей записи, предназначенной для полиции, я опустил нашу встречу. Тогда я решил, что чем проще будет объяснение моей смерти, тем лучше. Но теперь я просто веду дневник".