Барон Багге - Александр Лернет-Холения Страница 3

Между тем эскадрон собрался вокруг дерева, и при мерцающем свете спички Гамильтона все смотрели на убитых. Под раскидистыми сучьями поместилось много лошадей, — как под крышей манежа. Однако через мгновение Землер погнал передовой патруль жестом руки вперед, эскадрон оттеснился назад, перестроился и снова поскакал рысью за ротмистром.

Между тем наступила глубокая ночь, и справа, к дороге, приблизились холмы, по всей видимости, покрытые виноградниками. Продолжать движение, как того хотел Землер, было бы совершенно безответственно. В этой местности мы запросто могли попасть в засаду, и она всем нам могла бы стоить жизни. На это я обратил внимание Гамильтона и спросил его, не нужно ли указать Землеру на его безответственные действия. Однако Гамильтон по-английски пробормотал, что мы сами не можем остановить дурака, и если по нам откроют огонь, ему все равно придется повернуть назад.

Так мы продолжали двигаться дальше при постоянном легком шуме и звяканье оружия и снаряжения. Вдали завыла собака, ей ответила вторая, и затем некоторое время выло сразу несколько собак. Вероятно, мы проезжали мимо деревень, но мы их не видели. Лишь иногда появлялись какие-то огни, но они быстро пропадали.

Мы вообще не знали, где мы находимся, так как единственная карта, которая у нас была, хранилась у Землера. Мы лишь заметили, что справа от нас холмы снова отступили назад — Ночь тоже несколько посветлела, возможно, за облаками появилась луна. Однако нам пришлось еще ехать около полутора часов, прежде чем мы достигли Текетеребеша. Здесь Землер наконец решился ночевать. Но могла возникнуть щекотливая ситуация, и на следующее утро мы проснулись бы бок о бок с русскими, если бы они тоже заночевали здесь. Ведь о более подробном осмотре довольно обширной местности нечего было и думать, и нам пришлось удовлетвориться лишь конным патрулированием места нашего ночлега, в то время как нам самим пришлось вступать на деревенскую улицу под угрозой того, что из всех домов могли открыть беглый огонь. К тому же теперь мы передвигались почти вслепую, поскольку из большинства окон, где не было занавесок, струился свет, и он нас сильно ослеплял, и мы даже не знали, куда нас несут лошади; и действительно, Землер вместо того чтобы перевести эскадрон через ручей, пересекающий деревню, по мосту, повел эскадрон рядом с ним, прямо по замерзшему ручью, то есть по льду. Однако когда нас услышали местные жители, в основном венгерские крестьяне-виноделы, они вышли из домов и окружили нас, выкрикивая патриотические приветствия. Везде слышались темпераментные возгласы, все больше людей выходило на улицу, мужчины жестикулировали, женщины и девушки улыбались и протягивали нам сосуды с вином прямо в седла. От шумящей вокруг толпы исходил душный запах — как бывает в цирке. Говорили, что русских не видно. В этой местности, кроме венгров, жило много славян, и очень может быть, некоторые могли бы нас предать. Во всяком случае, мы ночевали с усиленным охранением. Лошади оставались под седлами, а рядовой состав спал, не раздеваясь, и при оружии. Разрешалось лишь повзводно переседлывать лошадей или ослаблять подпруги.

В этот вечер мы ужинали у Землера, обосновавшегося на постой в одноэтажном жилище школьного учителя, наши слуги сервировали стол, и мы вроде бы не испытывали никаких неудобств. Но я все еще сердился на то, как Землер вел эскадрон, и за кофе я сделал по этому поводу замечание, на что Землер, игравший во время ужина роль любезного хозяина, немедленно вскипел. Он выпил два-три стакана токайского, хотя и быстро от него пьянел. Я тотчас встал и вышел, и Мальтиц присоединился ко мне. Тогда Землер тоже поднялся, раздраженный, и пошел проверять посты. Гамильтон остался сидеть, пил вино и виски, два скрипача играли ему, а крестьяне снаружи прижимали носы к окнам и глазели на Гамильтона.

Когда мы вышли на улицу, Мальтиц, хотя он и не говорил по-венгерски, как-то сумел объясниться с несколькими девушками, которым он явно нравился, и остался с ними. Так что я пошел один на свою квартиру в крестьянском доме. Виноградарь, возможно, от радости, что мы пришли, подвыпил, долго мне что-то говорил, я ничего не понял, и когда он ушел, обе его дочери еще так долго находились в моей комнате, что мне пришлось предположить, что они считали своим патриотическим долгом или, по крайней мере, актом известного венгерского гостеприимства, беседовать со мной и проявлять ко мне благосклонность. Они красовались в праздничной одежде, в сапожках и лентах, и не были дурнушками. Но у меня уже тогда зародилось такое плохое предчувствие, что я ими совсем не интересовался и в конце концов выпроводил их из комнаты. Спал я плохо; в комнате было слишком сильно натоплено, и мне снились беспокойные сны.

Так, мне снилось, что я сижу в варьете в каком-то городе; появились обе дочери крестьянина и стали танцевать с мужчиной в плаще из красного китайского шелка. На каблуках девушек звенело что-то вроде шпор, но шпор не было. Видимо, в каблуки их сапожек были вмонтированы бубенчики. После этого девушки встали на помост, то есть поднялись на него, а мужчина в шелковом плаще остался стоять внизу, и девушки медленно поплыли над краем помоста в его объятия; вдруг движение прекратилось, или, вернее: движение превратилось в качание и шатание, и я увидел, что девушки болтаются в петлях, подвешенные за шеи. Однако и повешенные они не переставали улыбаться, а мужчина стал снимать с них сапоги. Они босыми ногами продолжали танцевать в воздухе, я же посчитал немыслимым то, что публика может еще на это смотреть как ни в чем не бывало. И хотя я внутренне примирялся с этим и даже сам не мог отвести глаз, все же я вскочил, чтобы протестовать против всего этого, — и тут я проснулся, сидя на кровати. Я рассердился на себя за этот сон, в комнате было ужасно жарко, я встал, чтобы выйти и подышать свежим воздухом. Однако перед дверью я споткнулся о моего денщика, который, завернувшись в попону, лежал там на охапке соломы и спал; тут открылась дверь, вошел ординарец и сообщил, что я должен сменить Гамильтона на посту.

Это было уже под утро. Когда я вышел на улицу, шел снег и дул ветер. Я еще около двух часов нес службу — шатался по гарнизону и проверял посты. В двух шагах ничего не было видно. Между тем ветер усилился, и когда мы в сумерках собрались выступать, разразилась настоящая, перемешанная с летящим песком, снежная буря. Когда эскадрон построился, лошадей и всадников сразу с одной стороны облепило снегом. Дневной свет, беловато — голубой и идущий казалось бы отовсюду и в то же время ниоткуда, изливался на нас как молочная масса.

Мы еще не покинули местечко, когда увидели, что к нам приближается лейтенант граф Хоринский с несколькими всадниками из драгун Шерфенберга. Он доложил, что его так называемый дальний разведывательный патруль уже три дня в пути и что в последний раз он ночевал в Ветче. Накануне вечером, около пяти часов (то есть вчера вечером), патруль сильно обстреляли под Хором, у моста через реку Ондаву, и они потеряли одного убитым. Ранили также лошадь, и она осталась лежать на месте. Дорога там несомненно закрыта мощными силами противника, и если мы хотим перейти через Ондаву, то нам следует поискать другое место для переправы.

Выслушав это сообщение, Землер, который явно еще страдал от последствий выпитого вчера токайского, возразил Хоринскому следующим образом: он принимает во внимание сообщение; а как он, Землер, намеревается переправляться через реку, это Хоринского совершенно не касается. Перед какими-то там постами на мосту, кои он, Хоринский, принял за целый батальон, Землер во всяком случае не отступит, а их, эти посты, раздавит, если Хоринский хочет это знать.