Жара - Ральф Ротман Страница 3

Он прошел мимо богато отреставрированного особняка в стиле бидермейер [5], с палисадником за оградой. Никаких табличек с фамилиями, только инициалы возле кнопок дверных звонков, высокие окна с видом на канал, над входной дверью глазок видеокамеры. И огонь костра, взмывающие высоко вверх языки пламени под аркой следующего моста. Скрюченные фигуры, гортанные выкрики, огненный танец между картонными коробками и наваленными матрацами. И сладкая вонь, словно здесь сжигали прекрасных белокрылых лебедей.

Перед киоском из бело-синего кафеля, с крышей в форме луковицы, и перед минаретом Де Лоо свернул в переулок, заставленный повидавшими вид контейнерами, прикованными цепями к фонарным столбам. Многие из них доверху набиты остатками обивочного материала и пошивочных тканей, свисавшими по бокам до земли, их сбрасывали сюда расположенные слева и справа фабрики, а перед погрузочной площадкой горы сваленных металлических молний — крошечные латунные зубы, застывшие в молчании под тонким снежным покровом. Он посмотрел, что за номер дома был указан на клочке газеты.

Ворота заперты, но сбоку есть узкий проход с высоким порожком, доходящим до икр, рядом с освещенными вывесками фирм, и, подойдя чуть ближе, он услышал чей-то голос, переходящий на сердитый шепот:

— Ну давай скорее, глупая собака! Может, еще прикажешь на руках тебя перенести? Ну, как хочешь, пожалуйста, оставайся здесь и мерзни, если тебе так нравится. Ну, давай-давай, поднимай попку, у меня и без тебя хлопот полон рот! Боже праведный, ну как можно быть таким глупым псом. Каждое утро одно и то же!

Старая женщина, пытавшаяся перетащить через порожек своего толстенького пуделя средних размеров, вцепившись обеими руками ему в ошейник, испуганно взглянула вверх. Узкое восковое лицо, губы провалились. Пальто в пятнах, рукава обтрепаны, на голове вязаная, свалявшаяся от долгого ношения шапочка, застегнутая под подбородком на пуговку. Бесцветные водянистые глаза.

— Вот тебе раз! Вы тоже хотите войти сюда?

Де Лоо кивнул, и она вновь уставилась на свою собаку.

— Видишь, глупый пес, что мы натворили. Теперь ты перекрываешь людям дорогу. Им на работу надо, можешь ты это понять? Давай, будь добр, переходи, и притом по-быстрому!

Она снова попыталась перетащить пуделя через железную перекладину бокового прохода, но животное, оскалив зубы, издало рычание из перетянутого ошейником горла и не сдвинулось с места.

— Нет, вы только посмотрите, какой нахал. Ну истинный паша. Ксанф [6]! Давай быстро перепрыгивай, не задерживай людей.

— Ксанф? — спросил Де Лоо. — Редкое имя для собаки, а?

— Не-е, почему редкое, не-е-е! — задыхалась женщина, которую, в свою очередь, с силой тащило пятившееся назад животное. — Это такой порядок у чистопородных. Он, правда, толстоват, но все равно чистой породы. У него хорошая родословная. Там все упирается в алфавит. Отца звали Икар, значит, он — Ксанф.

Обессилев, она выпустила поводок из рук, уперла руки в боки и сдунула седую прядь, выбившуюся из-под шапочки и упавшую ей на глаза. — Ну конечно, мне больше нравится Сузи или Фифи… А с таким именем он непременно должен был разжиреть, а?

Она покачала головой, и волосы опять упали ей на лицо. Слегка дрожащими пальцами она заправила их под шапку.

— Скажите, пожалуйста… Мне нужно сегодня натереть полы в конторе. Я уже опаздываю. Не поможете ли вы мне? Его надо только подхватить снизу и чуть-чуть приподнять. Он вам ничего не сделает.

— Ну конечно, — сказал Де Лоо и наклонился, протягивая руки к пуделю. Злобное хрипенье прекратилось. Помахивая обрубком хвоста, собака обнюхала пальцы и рукава куртки и подняла морду, глядя на хозяйку. — Ну, тогда давай…

Пудель оказался на удивление тяжелым, взвизгнув, он засучил задними лапами. Упругое толстое брюхо, все в узелках, с мужскими сосцами, покрытое дряблой кожей, почти лишенной волосяного покрова.

— От него так хорошо пахнет, — сказал Де Лоо. — Чем это?

— Дезодорантом, — с трудом выдохнула старушка, с кряхтением перетаскивая собаку за шкирку через железный порог. — Хвойный экстракт… О боже! До чего ж тяжелый. Большое спасибо!

Де Лоо тоже прошел во двор, а женщина намотала поводок на руку и сказала:

— Ох, стоит ему пробежать мимо витрины мясника, как он уже прибавил пару фунтов. — И она захихикала. — А когда я сажаю его на диету, он целыми ночами воет, и я не могу заснуть. Вы здесь новенький?

Он кивнул.

— Я так и думала. Я вас никогда не видела. А за сорок лет знаешь каждое лицо в округе. Во всяком случае, что касается меня. У вас очень приятный голос, не то что у этих берлинских горлопанов с их лужеными глотками, если вы понимаете, что я имею в виду. Бархатный такой тембр, сказала бы я. Ну да, еще раз спасибо. Надо приниматься за работу. — Она дернула за поводок. — Давай, пошли, старая дохлятина!

Пудель, брюхо которого почти волочилось по земле, тронулся с места и вдруг прытко припустил, выбрасывая одновременно, как заяц, сначала передние, потом задние лапы, но через несколько прыжков начал хрипеть и задыхаться. К тому же его заносило влево, но старушка регулировала направление движения наклоном собственного тела вправо, слышался только отчаянный скрип ее «дутиков». Когда Де Лоо вошел в первый от ворот задний двор, их там уже не было.

Изогнутые решетчатые ставни, ржавые жалюзи, новенькие замки. На погрузочных платформах растерзанные тюки овечьей шерсти, сквозь которые светились через определенные интервалы красные сигнальные огни подъемников. Снегопад почти прекратился. Он обошел все двери, изучая фамилии на табличках возле звонков.

Слабый писк из подвального помещения. Кагель, Галантерейные товары, второй этаж, дверь слева. На первом этаже — склад старья, под навесом из армированного стекла надпись большими буквами: «For free!» [7]Пластиковые корочки для документов, свернутые флаги, стопка уличных плакатов с портретом бывшего председателя Государственного совета ГДР [8]. Облака рассеялись, полумесяц размножился в фабричных окнах всех этажей сверху донизу, и при слабом свете, падавшем на контейнер, из железных прутьев засверкали стекла бесчисленного количества очков, складированных в нем.

В следующем дворе, на занесенной снегом площадке, доходившей до брандмауэра, стояло несколько трейлеров поменьше. Бурого цвета лак, местами замазанный суриком. Только один фонарь освещал правое крыло здания — двухэтажные развалины жилого дома, и где-то между обугленными балками раздалось тревожное воркование вспугнутых голубей, когда Де Лоо выходил из арки ворот.