Отпуск с папой - Дора Хельдт Страница 3

К. Андерс

Через неделю я стояла на Центральном вокзале Гамбурга и смотрела на путь 12а, на который через сорок минут должен был прибыть «Интерсити» из Вестерланда. Я заняла пост у эскалатора, ведущего к перрону, именно так я и объяснила отцу в нашем телефонном разговоре.

– Сходишь с поезда и идешь направо, в сторону фойе. Там только один эскалатор, поднимаешься наверх, и с правой стороны буду стоять я.

– Да-да, я тебя найду, я же не в маразме. Единственное, чего я никак не могу понять, так это почему за одно и то же расстояние, Вестерланд – Гамбург, такие разные цены. Региональным поездом было бы намного дешевле.

– Папа! Ты же сам не захотел делать пересадку в Элмсхорне и жаловался, что поезд из Норд-Остзее всегда опаздывает.

– Так и есть. Если опоздание большое, тебе дают талон. Скажи, и что мне делать с этим талоном? Полная чушь.

– Поэтому ты едешь на «Интерсити». В общем, счастливого пути и до завтра.

– Не опаздывай, я ненавижу долго ждать. С такими драконовскими ценами поезд должен прибыть вовремя.

На всякий случай я выехала на вокзал за час, хотя на дорогу требовалось всего десять минут. Но я боялась, что какая-нибудь авария, пробка, полицейский контроль или отсутствие мест на парковке в самом начале приведет к хаосу, поэтому решила приехать пораньше. Навернув вокруг привокзальной площади семь кругов, я выискала свободное место у входа. Небеса были за меня, мой папа не любит ходить.

Еще тридцать пять минут.

Мой отец не любит ездить. Мало этого, он не любит чужие места. И этого тоже мало. Он ненавидит покидать Зюльт. Не только остров, но и свою кровать, свое место за обеденным столом, свой утренний моцион к порту за газетами, своих соседей, свой сад, свой диван. Он не любит слежавшиеся в чемодане рубашки, полотенца и постельное белье, которым до него кто-то пользовался, ест только то, что знает, и старается не менять привычный распорядок дня. Не представляю, как матери удается единожды в год по меньшей мере вывозить его с острова, а самое главное, не знаю, что она ему наговорила и наобещала в этот раз, чтобы усадить его в поезд. Да и знать не хочу.

Еще двадцать пять минут.

В горле пересохло. Когда я волнуюсь, мне ужасно хочется пить. Позади меня был ларек с колбасками и напитками. Я купила банку колы, не потому, что люблю ее, просто папа раньше запрещал нам ее пить. Когда я была маленькой, он демонстрировал ее вредность для здоровья, замачивая на ночь в стакане с колой мармеладного мишку. Наутро там плавал бесформенный кусок фруктового мармелада, который он мне торжественно показывал: «Вот так выглядит твой живот изнутри после этой дряни. К тому же от колы глупеют». Я очень долго ему верила. Чувствуя себя бунтаркой, я смяла пустую банку из-под колы и выбросила ее в урну. Разумеется, не в ту, рядом с которой стояла. На всякий случай.

Еще десять минут.

Когда я вернулась на свой пост, о себе напомнил мочевой пузырь. Пить колу было идиотской идеей, тренированный организм желал немедленно от нее избавиться. Туалет находился в конце перрона. Надо бежать бегом, возможно, все кабины заняты, придется ждать, потом нестись обратно, а времени в обрез. Я решила терпеть.

Еще три минуты.

Переминаясь с ноги на ногу, я услышала сообщение: «Внимание! «Интерсити 373 – Теодор Шторм» Вестерланд – Бремен, по расписанию прибывающий на путь двенадцать «а» в тринадцать часов сорок две минуты, задерживается на десять минут».

Я знала, что так будет. Мочевой пузырь усилил давление. Я представила, как отец, поискав меня глазами, немедленно садится в ближайший поезд, идущий на север, услышала его фразу «Кристины там не было» и увидела глаза матери. Я решила терпеть.

Потом прибыл поезд. Подошел, шипя и мелькая, двери раскрылись, стали выходить первые пассажиры. Он был в середине перрона, в красной ветровке, джинсах и синей кепке. Я увидела, как он вытаскивает из вагона огромный чемодан и ставит его в метре от края платформы. Я принялась махать ему, но это было лишним. Отец и взглядом не одарил окружающее. Он прижал к груди рюкзак и уселся на чемодан, лицом точно в противоположном от меня направлении. Я продралась сквозь идущий навстречу людской поток и, запыхавшись, остановилась перед ним. Он посмотрел на меня снизу вверх.

«Глаза, как у Теренса Хилла», – подумала я.

– Как можно находиться в таком бедламе?

Голос был обиженный.

Вел он себя, как Ринтиндамб.

– Привет, папа, я же тебе объяснила: идешь направо, в сторону фойе, по эскалатору наверх, и там справа буду стоять я.

– Впервые слышу. – Он встал и отряхнул брюки. – Ну, ты представляешь? Поезд опять опоздал. Ты не знаешь, когда они раздают эти талоны?

Я попыталась забрать у него рюкзак, но он держал его крепко.

– Я сам понесу, спасибо. При каком опоздании они выдают эти талоны?

– Не за десять минут, уж конечно. Дай мне, пожалуйста, рюкзак, я тоже могу что-то нести.

Он повернулся в сторону эскалатора.

– Да, возьми чемодан, мне с моим бедром нельзя ничего таскать.

Подняв чемодан, я едва не испустила дух. Я поставила чемодан на перрон и попыталась потянуть его за собой.

– Папа, подожди, а что с колесиками?

Отец остановился и нетерпеливо посмотрел на меня:

– Они отвалились, но на две наших поездки сойдет и так. Ну, пошли.

Я, скособочившись, потащила за ним чемодан, стараясь контролировать дыхание.