Три дня - Бернхард Шлинк Страница 3

— И где ты преподаешь?

— Там же, где и раньше. Когда вы исчезли из виду, я уже прошла стажировку, нашла первую работу, а затем в своей прежней школе вторую. Я по-прежнему веду те же предметы: немецкий, английский, изо. — Словно торопясь покончить с этой темой, она продолжала: — Детей у меня нет. Замужем не была. У меня две кошки и собственная квартира на горе — с видом на долину. Мне нравится учительская работа. Иногда у меня мелькает мысль, что тридцать лет, пожалуй, уже достаточно, но эта мысль, вероятно, порой посещает всякого, кто работает в школе. Впрочем, теперь не так уж и долго осталось.

Хеннер ждал, когда она задаст ему тот же вопрос: «Ну а что у тебя?»

Не дождавшись его, он сам задал следующий:

— А с Йоргом и Кристианой ты все время поддерживала контакт?

Она помотала головой:

— С Кристианой мы несколько лет назад случайно встретились на Франкфуртском вокзале; расписание сбилось из-за снегопада, и мы обе застряли там в ожидании пересадки. После этой встречи мы с ней время от времени перезванивались. Она говорила мне, чтобы я написала Йоргу, но я долгое время никак не решалась. Когда он подал прошение, я наконец-то собралась с духом. «Я не молю о пощаде. Я воевал с этим государством, и оно воевало со мной, так что мы с ним квиты и никто никому ничем не обязан». Ты помнишь? В заявлении, которое сделал Йорг в связи с подачей прошения о помиловании, было столько гордой независимости, что я снова как будто услышала того молоденького парнишку, каким я его впервые узнала. Того, в которого когда-то влюбилась. — Она улыбнулась. — Я же всегда перед вами робела. Потому что вы так хорошо разбирались, что правильно, а что неправильно и что надо сделать. Вы были такие решительные, такие бескомпромиссные, несгибаемые, бесстрашные. Для вас все было просто, и я стыдилась, что для меня все так сложно и я никак не разберусь, как надо относиться к капиталу, государству и господствующим классам, а уж когда вы заводили разговоры про всяких там, которые скоты… — Она снова помотала головой, целиком погрузившись в прежние ощущения страха и стыда. — Кроме того, мне надо было поскорее закругляться с учебой и начать зарабатывать деньги, а у вас и денег, и времени всегда было сколько угодно, да и отцы у вас: у Йорга и Кристианы — профессор, твой — прокурор, у Ульриха — зубной врач, а у Карин — священник. [5]А мой отец, простой крестьянин из Силезии, лишился там своего клочка земли, с которого худо-бедно кормился, раньше у него было хоть что-то, а тут пришлось работать на молочном заводе. «Наша молочница» — так вы иногда меня называли, и, надо думать, не со зла, но я среди вас все равно была как чужая, и вы меня, скорее, только терпели, и если бы я вдруг исчезла…

Хеннер старался вызвать в своей памяти что-нибудь, что сходилось бы с ее воспоминаниями. Неужели он изображал из себя человека, который все знает и у которого сколько угодно времени? Неужели он называл полицейских, судей и политиков скотами? Неужели он называл Ильзу «наша молочница»? Все это было так давно! Ему помнилась атмосфера ночных споров до рассвета, за которыми выкуривалось слишком много сигарет и рекой лилось красное вино, ощущение вечного поиска и стремления во что бы то ни стало как следует проанализировать вопрос и выбрать единственно верный способ действий, помнился восторг планирования и подготовки выступлений и та интенсивность переживания, то острое ощущение собственного могущества, которое испытываешь, подчиняя себе аудиторию или уличную толпу. Но вот о чем велись споры и для чего надо было подчинять себе аудитории и уличные толпы, об этом его память хранила молчание, и уж тем более она хранила молчание о том, из чего складывалась жизнь Ильзы. Может быть, она бегала для них за сигаретами и варила кофе? Ильза преподавала изо. Может быть, она писала плакаты?

— По-моему, хорошо, что ты не забыла Йорга. Я ходил к нему на свидание после приговора, но у нас так и не вышло толком поговорить. На этом все и оборвалось, пока неделю назад мне не позвонила Кристиана. Он сильно изменился?

— Да я ведь ни разу не была у него там, только писала письма. Он никогда не предлагал мне приехать.

Она посмотрела на него вопросительно, но он так и не понял, что именно ее удивило: его долгое равнодушие к Йоргу и его судьбе или нынешний интерес к тому, сильно ли тот изменился.

— Скоро мы это увидим, не так ли?