Иные измерения - Владимир Файнберг Страница 3

— Мне не хочется.

— Весь отряд спит, а ей, Рабинович, не хочется! Повернись к стенке, и чтобы глаза были закрыты.

Убедившись, что девочка повернулась к стенке, молоденькая пионервожатая вышла из бревенчатого барака, где находилась спальня.

— Рабинович, — послышался шёпот с соседних кроватей, — не будешь спать — накажут остальных. У нас такой порядок — один за всех и все за одного… Слышишь, Рабинович?

Девочка ничего не ответила. Перед её глазами на гладкой поверхности бревна был виден след сучка, напоминающий очертаниями Чёрное море.

Она вспомнила, как прошлым летом ездила с папой и мамой в Евпаторию. Из глаз покатились слезы.

Как это бывает, девочки в отряде успели сдружиться между собой до её запоздалого приезда. Они держались стайками. Казалось, до одиноко бродящей по аллейкам Маи никому не было дела. Кроме пионервожатой.

Зинаиду Ивановну раздражала тихая, безответная девочка.

— Рабинович, куда ты идёшь?

— Никуда.

— Беги сейчас же на спортплощадку! Разве ты не знаешь, что начались занятия по художественной гимнастике? Сама записалась!

— Не хочу.

— А что ты хочешь?

— К маме.

Когда она всё-таки прибрела к спортплощадке, там расставленные в шахматном порядке пионерки крутили вокруг себя обручи.

— Опоздала! — с досадой констатировал Ашот Ашотович. — Становись сюда. Запомни, это будет твоё место на спартакъяде. Теперь на счёт раз-два-три учимся делать шпагат! Смотрите, как это делается!

Он пригнулся, упёрся руками в землю. Ноги его, как усы, раскинулись по земле вправо и влево.

— Видал-миндал! А теперь каждая из вас сделает, как я. Раз-два-три!

Вместе со всеми Мая попыталась растянуться в шпагат, почувствовала раздирающую боль и упала.

— Будешь тренироваться каждый день. Иначе не успеешь к спартакъяде, — Ашот Ашотович поднял её, обратился к остальным: — Пошёл судить волейбольный матч. А вы упражняйтесь с ней, пока не научится.

— Делай шпагат, Рабинович! — загалдели девочки. Мая посмотрела на них, повернулась и побрела. Гимнастки сорвались с мест, кинулись за ней с намерением поколотить.

— У нас один за всех, все за одного! Вот устроим тебе «тёмную», Рабинович, будешь знать! И тут девочка обернулась. Зубы её оскалились, как у зверька, губы дрожали.

С этих пор она целыми днями сидела в мамином жёлтом платьице с голубыми васильками на ступеньках крыльца у входа в спальный барак. Обняв коленки и склонив голову с темнорусой косой, тупо смотрела на снующих по земле муравьёв.

С одобрения Зинаиды Ивановны девочки объявили ей бойкот.

Она не понимала того, что происходит. Её понимание справедливости, доброты было разрушено. Детским умом смутно чувствовала — причиной беды почему-то является её фамилия. Ни в школе, ни дома во дворе Мае ещё не доводилось ощущать свою отверженность.

Порой спрашивала у какого-нибудь пробегающего мимо пионера из другого отряда:

— Какое число?

Ждала родительского дня, воскресенья. Очень боялась, что ночью ей устроят непонятную «тёмную». Старалась ложиться позже всех.

Зинаида Ивановна перестала к ней приставать. Зато однажды перед крыльцом появилась директорша лагеря в белом халате.

— Бука! — сказала она. — Почему ты не в пионерской форме? Красивая девочка, сидишь, как сыч, не развлекаешься. Завтра все отряды до обеда уходят в поход…

Мая опустила голову ещё ниже.

На следующее утро после завтрака, убедившись, что лагерь опустел, девочка решила пойти к тому месту в щелястом заборе, откуда было видно лесное озеро, но что-то толкнуло её изменить направление. Она двинулась к закрывшимся за ушедшими отрядами воротам из железной сетки.

Издали увидела — по пыльной дорожке с хозяйственной сумкой в руке спешит кто-то родной, единственный в мире!

— Мама!

— Доченька, вырвалась на несколько часов, сегодня нет операций! Позови кого-нибудь из старших отпереть ворота!

— Не надо, не надо! Заругают. Сегодня ведь не родительский день. Мамочка, иди вдоль забора, там возле озера дырка! Мая бежала со своей стороны забора, чувствовала, как у неё все сильнее колотится сердце. Сдвинула трухлявую доску, бочком протиснулась в щель.

— Девочка, что с тобой? Ты так осунулась… — мать, запыхавшись, гладила её, ощупывала, прижимала к себе.

Потом вынула из сумки клеёнку, расстелила её на траве, посадила дочь, села рядом, начала было угощать привезёнными абрикосами, уже нарезанной на ломти дынькой.

— Хочу к тебе, — сказала девочка. Мать взяла её на руки.

— Мамочка, разве сегодня воскресенье?

— Нет. Сегодня пятница. У меня нет операций. Вот я и вырвалась на полдня. Зато в воскресенье полно операций. Так получилось.

— Значит, не приедешь?

— Не смогу.

— Тогда, пожалуйста, пожалуйста, сейчас же забери домой!

— Маечка, родная, тоже не могу. Папа, дай Бог, вернётся через месяц. С кем ты останешься, с кем будешь гулять? Тут всё-таки чистый воздух, вон какое красивое озеро. Ешь, угощайся! Как тебе всё-таки тут живётся?

Но девочка замкнулась. В ней что-то словно погасло.

…Когда они простились и мать скрылась за поворотом забора, ушла, уехала, Мая протиснулась обратно в щель, направилась со своими кульками фруктов к живому уголку.

Ёжика в коробке не оказалось. Лягушата не обратили никакого внимания ни на абрикос, кинутый им в банку, ни на кусочек дыни. Один из лягушат валялся дохлый, покрытый плесенью.

Большая коричневая птица, сгорбясь, следила за Маей из тесной клетки.

Девочка поискала дверку, чтобы просунуть внутрь угощение. Дверки почему-то не было. Тогда она обратила внимание на то, что клетка с четырёх сторон прикручена к деревянному дну тонкими железными проволочками.

Исколов пальцы, она торопливо открутила все проволочки, сорвала верх.

Коричневая с белой опушкой птица распрямилась. Чёрные бусинки глаз глянули на Маю. Затёкшие в неволе крылья с шорохом раздались в стороны.

Это был ястреб. Он взлетал все выше и выше в голубизну неба, пока не попал в воздушный поток. Недвижно висел в нём, распластав крылья, вольно парил над спортплощадкой, линейкой с флагштоком, над лесом.

Откуда уже слышалась песня возвращающихся из похода пионер отрядов.