Записки риелтора, или Нас всех испортил квартирный вопрос - Татьяна Навальная Страница 3

Менеджер Марина, собрав нас, стажеров, распределила работу.

— Нужно найти помещение под офис, — сказала она мне. — Это, конечно, не наш профиль, но клиент, для которого мы расселяем элитную квартиру, просит помочь. У него бизнес связан с портом, а офис — на другом конце города. Подбери ему коммуналочку на первом этаже где-нибудь на Рижском проспекте, — потом, подумав, добавила: — Можешь работать в паре с кем-нибудь из стажеров. Веселее будет.

Так я стала работать в паре с Ленкой. С синеглазой, с густой гривой русых волос до пояса, всегда улыбающейся солнечной Ленкой. Получив задание, мы отправились на Рижский проспект.

Рижский проспект — это длинная магистраль на окраине исторической части Петербурга, с обшарпанными фасадами ветхих зданий постройки XIX, а то и XVIII века, потоком транспорта, движущегося в сторону порта, с редкими тополями, еле выживающими в крохотных палисадниках.

Добравшись до места, начали обход квартир. Унылые коммуналки с пыльными окнами, выходящими на проспект, были заполнены жителями под стать самим квартирам: неопрятными бабушками с сальными волосами (ванны в квартире нет, баня по пятницам и то не каждую неделю); заспанными мужичками неопределенного возраста в застиранных майках и с запахом застарелого перегара, позевывающими и почесывающими кудрявую поросль под мышками; нечесаными тетками в халатах, заколотых булавками на груди, с вечной сигаретой в руке; чахлыми, с синевой под глазами детьми, выглядывающими из-за фанерных дверей комнат.

Улыбаемся, задаем вопросы, записываем ответы — сколько метров в квартире, сколько комнат, сколько человек, ну и, конечно, про котов, собак и любимую тетю из Жмеринки — для полноты картины.

Первая коммуналка, вторая, пятая — везде одно и то же. Звоним в шестую дверь. Открывает нам мужчина средних лет, в чистом поношенном костюме, с понурым невыразительным лицом. Начинаем говорить, что мы ищем помещение под офис для клиента. Выражение лица нашего собеседника меняется.

— Я согласен на расселение, — быстро говорит он. — И моя соседка тоже согласна. На аналогичную комнату. В любом районе. На любом этаже.

Молча переглядываемся с Ленкой. Такая покладистость с первых минут разговора наводит на размышления. Входим в прихожую. Уже в дверях чувствуется тяжелый, чуть пряный запах, въевшийся в обои, дерево, известку, намертво сцепленный с самим воздухом этой квартиры. Кажется, что им пропитан даже тусклый свет лампочки под потолком. Определить, чем пахнет, мне не удается, хотя запах кажется смутно знакомым.

Переглядываемся еще раз.

— Расскажите нам про квартиру, — говорит Ленка. — Сколько у вас в коммуналке семей?

— Три семьи, — отвечает мужчина. — Я живу с братом, соседка Тоня — с ребенком.

Взгляд его мечется между мной и Ленкой.

— А третий-то кто? — спрашиваю я.

— Третья — бабушка.

— А бабушка согласна на расселение?

— Не знаем. Наверное, согласна. Вы с ней сами поговорите. Вы ведь поговорите? — Он с надеждой заглядывает мне в глаза.

— Поговорим, конечно. А почему вы сами не пробовали?

— Мы с ней не разговариваем. Ни я, ни Тоня.

— Что, пьет бабушка? — участливо спрашивает Ленка.

— Нет, бабушка не пьет. Бабушка лечится.

Становится все чудесатее и чудесатее, как говорила девочка Алиса в Стране Чудес.

— От чего лечится? — интересуюсь я.

— Не от чего, а чем, — поправляет меня мужчина. — От всех болезней лечится одним средством — мочой. Она ее собирает, отстаивает, варит на ней овощи, тушит в ней мясо, пьет ее вместо чая.

— Чьей мочой лечится? — хором спрашиваем мы с Ленкой.

— Своей, конечно, — говорит мужчина мрачно. — А может, приносит откуда. Добрые люди подают.

Становится узнаваемым запах — действительно, моча, смешанная с хлоркой, бытовой химией и дешевыми освежителями воздуха.

— А вы что? — интересуюсь я осторожно.

— Вы знаете, как пахнет моча, если ее два часа кипятить в кастрюле? Вы можете себе представить, как пахнет квартира, если мочу кипятят на кухне утром, днем и вечером? Запах почувствовали? Это уже пустяки. Мелочи по сравнению с тем, что было два года назад.

— И что вы сделали, когда это началось?

— Сначала терпели. Потом терпеть стало невозможно. Стали возражать. Бабка уперлась — пользоваться кухней имею право! И есть, что хочу, — тоже! И пить, что мне нравится! Я к вам в кастрюли не заглядываю, и вы в мои — не смейте. А если не нравится — уезжайте. Вольному — воля, спасенному — рай.

— И что дальше?

— Договорились. Установили ей комендантский час. С девяти вечера до одиннадцати. Чтобы готовила впрок на весь день, за закрытой дверью и с открытой форточкой. Но все равно пахнет, — обреченно добавил он. — Живем с открытыми окнами в любую погоду. Гости в этой газовой камере больше пятнадцати минут не выдерживают. А сейчас уже и вовсе приходить перестали. Вы нас расселите?

— Если инвестор заинтересуется вашей квартирой, — осторожно говорит Ленка.

Пламя надежды, вспыхнувшее в его глазах в начале разговора, гаснет. Синяя птица, влетевшая в этот темный, пропахший отчаянием коридор над нашими плечами, сделав круг, улетает обратно — в мир радостных и благополучных людей.

Что мы можем обещать ему? Их квартира — шестая по счету. И до конца дня мы пройдем еще столько же. И будем ходить завтра и еще несколько дней.

Через неделю отдаем свои записи менеджеру Марине. Еще через три дня инвестор, столкнувшись с финансовыми трудностями, отказывается от покупки офиса.

А я получаю третье задание.