Санки, козел, паровоз - Валерий Генкин Страница 3

А сами холодны, кк лед.

Дорогой Лелечке

от Ал-дра Михайловича Рутебурга

30/XI-24 г.

Такой вот мизантроп Ал-др Михайлович Рутебург, не верит он в искреннюю приязнь, опытным глазом прозревает в людях двоедушие и притворство. Видно, навещал он мамин дом неоднократно, ибо есть в альбоме еще одна его запись, датированная 25-м годом и свидетельствующая о том, что человек он образованный: Tempora mutantur nos mutantur, — полагает Александр Михайлович. Мы-то, тоже образование кое-какое получившие, тотчас ловим его на неточности: tempora действительно mutantur, а вот nos не просто mutantur, a mutantur in illis — в них мы меняемся, в переменчивых временах. Именно это, по свидетельству немецкого стихотворца Матвея Борбония, утверждал император франков Лотарь Первый, сын Людовика Благочестивого и внук самого Карла Великого. Был он, Лотарь, лицемерен и коварен, набожность сочетал с неописуемым развратом — не эти ли качества императора подвигли Ал-дра Михайловича Рутебурга, столь близко знакомого с его латинскими высказываниями, к разочарованию в роде человеческом in toto и, в частности, неверию в прямодушие девиц, оставлявших свои трепетные записи в мамином альбомчике? Покачав головою и почмокав губами в знак неодобрения такой подозрительности, Виталик перевернул страницу.

В следующей записи ему пришлась по душе рифма — теплая, родственная:

Когда ты станешь бабушкой,

Надень свои очки

И со своим ты дедушкой

Прочти мои стихи.

Попадались очень неожиданные повороты темы:

Леля в тазике сидит,

Во все горлышко кричит,

Ай беда, ой беда,

Зачем в тазике вода?

Или:

Дарю тебе корзину,

Она из тростника.

В ней фунта два малины

И лапа индюка.

Трудно было остановиться. Вот такая крохотулечка:

Бом-бом, пишу в альбом.

Ничего лишнего. Бом-бом — и, в сущности, все. Браться сразу за второй альбом он поостерегся. Там маме уже лет двенадцать-тринадцать. Выпил водки. Подождал. Еще выпил.

4. IV.1954

Здравствуй, дорогая мамочка!

Как ты лечишься? Как поправляешься? Я очень скучаю без тебя. Сегодня опять в школу. Не сказал бы, что очень хочется. Вчера мы были у бабы Розы. Она очень плохо себя чувствует. Лежит в кровати. Бабушка сказала, что она больше недели вряд ли проживет!

Недавно у нас случился грандиознейший скандал. Бабушка стала ругать Нюту за то, что она дружит со Шлемой и грубит. Нюта заплакала и сказала, что бабушка 12 лет ее мучает и что она уйдет от нас через две недели, но теперь все прошло.

В субботу мы будем тебе звонить.

До свиданья, дорогая мамочка. Поправляйся скорее. Привет от т. Рахили, Нюты и бабушки.

Целую.

Виталик

Дорогая Лелечка!

Я очень рада, что кислотность у тебя повысилась до цифр 40 и 20, хотя и не знаю, какая что означает. Массаж и гимнастика усилят перистальтику кишок и пройдут, если не совсем, то хоть немного, запоры. Судя по твоему письму, врач внимательный и знающий. Ты уж расспроси ее обо всем подробно для руководства дома. Кк и чем питаться, запоры! и вообще обо всем. Через сколько времени можно возобновлять Ессент. № 17, нужно ли принимать сол. кислоту. Я выслала тебе вчера 300 р. для покупки яблок, лимонов, яиц и вообще, что найдешь нужным.

Теперь о нас. Виталик уже приступил к занятиям, получил две отметки: 5 по англ. и 5 по зоологии. Повторяет билеты. Еуляет мало. Некогда. Сегодня вечером получили его пальто. Вышло неплохо, немного великовато, но осенью будет кк раз. Шапку я пока не покупаю. Летом ему не надо, а в школу он может в этой ходить. Вчера снова были с Виталиком у Поляковых. Роза Владимировна совсем плоха, доживает последние дни, мучается от болей и одышки. Натан Иосифович кое-как, но страдает от вида Р.В. Вообще, ужасно жалко этих благородных, прекрасных людей. Такова жизнь! Рахиль тебе кланяется. Мое самочувствие кк всегда, то лучше, то хуже. Поправляйся. Выполняй все указания врача. Спи после обеда. Впереди Москва, здесь не отдохнешь!

Целую тебя.

Мама

Наконец Виталик вернулся к чтению.

«На первой странице альбома излагаю я память свою…»

Батюшки, опять?

Правда, дальше пошла другая poésie:

Наша жизнь — это арфа,

Две струны на арфе той.

На одной играет радость,

Скорбь играет на другой.

Почерк здесь поуверенней, но уголки с секретиками все же попадаются.

И та же неодолимая тяга к прекрасному:

Леля розу поливает,

Амур испанской красоты,

Царица Северного края

И ранней утренней зари.

А последняя запись, бабушкина (или мамина — откуда считать), кого-то ему напомнила:

Кто любит более тебя,

Пусть пишет далее меня.

Ах ты, Господи, вот и Ольге Лариной то же писали.

К завершающему альбом тридцатому году все заметно повзрослели, что видно из двух записей А. Заверткина, назвавшего себя школьным товарищем:

Знаю я одну брюнетку,

И красива, и умна,

Но один в ней недостаток —

Ах, кокетница она.

Кокетница была написана через «а» между двумя «к», что придавало сочинению особый аромат.

И:

Нет! — я не требую вниманья

На грустный бред души моей,

Не открывать свои желанья

Привыкнул я с давнишних дней.

Пишу, пишу рукой небрежной,

Чтоб здесь чрез много скучных лет

От жизни краткой, но мятежной

Какой-нибудь остался след.

Быть может, некогда случится,

Что, все страницы пробежав,

На эту взор твой устремится,

И ты промолвишь: этот прав.

Быть может, долго стих унылый

Тот взгляд удержит над собой,

Как близ дороги столбовой

Пришельца — памятник могилы!..

Слегка покорежив Лермонтова, который обращался к адресату на «вы», А. Заверткин все же показал себя молодцом: сохранил размер пятой снизу строки, изобретательно заменив «он» на «этот».

Вот почти все, что Виталику стало известно о маминой жизни до пятнадцатилетнего возраста. Потом началась любовь.

А потому мама затеяла писать дневник. Коричневая тетрадь с надписью на обложке готическими буквами: University Composition Book. Тетрадь — уж где она такую взяла в те-то времена? — носила номер два (первого Виталик так и не нашел) и открывалась эпиграфом: