Козулька - Дарьяна Антипова Страница 3

Я натянула на себя под одеялом ватные штаны и шерстяные носки. Закуталась в покрывало и, натыкаясь на углы шкафа, пошла в другую комнату. Наш старый панельный дом всегда был самым холодным на планете. И, когда деревья засыпали на улице под тяжестью пятидесятиградусного мороза, мы, как животные, старались найти тепло под одеялами.

Мама, худая, как богомол, сидела на полу, положив голову с крашеными волосами на колени. По руке, держащей трубку у уха, можно было изучить все костяное строение человека.

— Мама… — хрипло выдавила я, подскочила к ней и, поскользнувшись на разбросанных по полу вещах и фотографиях, накинула свое покрывало на ее голое тело. — Мамочка, ты чего?!

Она мгновенно выключила телефон, резко подняла на меня свои огромные, какие-то впавшие уже глаза и попыталась скинуть руку.

— Нет-нет-нет, мамочка, ты чего? — в страхе бормотала я, пытаясь согреть руками ее холодные ноги. — Нет-нет-нет… Что же ты с собой творишь-то, господи, мама, ну…

Она вцепилась вдруг в меня, потерлась щекой о мои губы и прошептала прямо в самое ухо: «Если меня не станет… просто знай… Мама очень любит тебя».

Двенадцать часов в аэропорту. Двенадцать часов до самолета в Англию.

Шереметьево 2 — совсем небольшой аэропорт. Слева огромной неорганизованной кучей сидят ожидающие международных перелетов. Лада — между ними. Слева спят друг на друге негры. Справа сидят два щебечущих создания, они, очевидно, полетят на самолете в Лондон. Полноватые, в драных джинсах. Девушка практически залезает на него. Целуются они так громко, что Ладке даже сквозь наушники слышны их чмоканья. Лада выключает музыку и прислушивается к их акценту. Скоро ей придется предстать перед мамой будущего мужа, его бабушкой, которая обладает врожденной любовью к грамотности и дружит с королевой. Она заставляет Ладу говорить: «He, she and myself are going there». Бабушку явно раздражает ее речь с русским акцентом.

Входящий звонок. Лада отвечает: «Да, мам, да отстань ты, я все помню! Нет. Потом перезвоню».

Закрывает глаза. Но ей почему-то вспоминается не вылизанный Бристоль, а глаза мамы, пихающей Ладке в сумку какие-то старые платья и носки. Потом мама прижимает руки к груди и эхом в пустой квартире просит: «Не забывай меня».

Было очень много шагов в этой комнате. Слишком много шагов. На кухне плакала бабушка. Женщина из «Скорой помощи» все смотрела на меня, на маму и повторяла: «Их надо убивать, этих врачей сраных из этого сраного фонда! Кармическая медицина, блин! Физическое здоровье, блин!» Трое высоких мужчин в белых халатах сидели напротив меня и ждали ответа.

Я с каким-то тухлым запахом во рту начинаю говорить:

— Она очень болеет… Мы вызвали «Скорую», потому что она уже плакать не может, только держится за живот и изгибается на кровати. И уже три недели ничего не ест. И умирает медленно.

— Так увезите ее в больницу! Маленькая вы, что ли?

— Она двери закрывает, она не поедет, не силой же нам ее с бабушкой везти. Не управимся…

Один из врачей берет с фортепиано фотографию с танцующим силуэтом молодой мамы.

— Это она? — недоверчиво спрашивает он, глядя на нас.

— Да.

— Не похожа… Так-так… что же дальше?

Мама срывается вдруг с дивана, начинает хватать врачей за одежду и тащить в направлении выхода. «Это все ошибка, правда, доченька? Ты же не вызывала этих страшных людей? Все в порядке!» Она вдруг начинает смеяться. «Доченька, сделай же что-нибудь! Это ошибка! Вы не к нам!»

— Сядьте, женщина! — вдруг рявкнул старший из них. Я сглатываю. Мама испуганно садится со мной и прижимается всем телом к моим ногам, начинает их целовать. Я поднимаю ее, притягиваю к себе и глажу по волосам.

— Она работала на секретном заводе, создавала ядерные всякие бомбы…

Мама начинает нервно смеяться и целовать мне плечо.

— Она «невыездная» из России. Она мечтала уехать. Меня вот отправила… Потом — последние 20 лет сидела с нами, с детьми, водила по кружкам, в музыкальные и английские школы. Она вообще хотела с дельфинами работать! Биологом! А потом пошла за отцом в физику…

— Это относится к делу?

— Нет, наверное…

«Что же мы наделали!» — раздается истеричный бабушкин шепот с кухни. Все оборачиваются туда. А мама поднимает огромные свои глаза на меня: «Доченька, Ладушка моя милая… Прости меня за все, что я в жизни сделала. Они все равно меня убьют…»

— Кто убьет?! — вдруг проявляет заинтересованность старший врач.

— Я не поняла, то ли врач ее этот, который на расстоянии ею манипулирует, то ли с заводов тех… Их же хорошо там запугивали и обрабатывали… А потом — мы с сестрой разъехались, с отцом она развелась из-за этого врача… писать мне перестала… и осталась совсем одна.

Я все шла и шла по длинному полю от дома, стараясь найти вытоптанную в снеге тропу. На этом поле всегда по утрам сидели вороны и разрывали клювами тонкие лоскутки еды ближайшей помойки. Я оглянулась назад. Светящееся мамино окно с тряпичными бабушкиными шторами еще виднелось среди чужих нашего холодного панельного дома.

Я наклонилась к одной, своей любимой хромой вороне, вытащила из кармана завернутый завтрак и положила на снег. «Мама сегодня сделала», — пояснила я и пошла дальше в школу.

Мама была совсем маленькая. Завернутая в джинсовку, она неестественно двигалась в ночной темноте к машине, поддерживаемая с двух сторон медбратьями. Дернулась, попыталась бежать, ее сбили с ног, закрутили руки за спиной и потащили дальше. Она умудрилась изогнуться, посмотреть на наше окно, где стояла теперь я и соскребала со стекла сантиметровый слой льда.