Намерение! - Любко Дереш Страница 3

* * *

А хохма вся, как вы заметили, совсем в другом.

Придумал это все кто? – Пяточкин. – А где он? – А его сегодня не было!

И такие чудеса постоянно, по-сто-ян-но.

Так что особо готовиться к экзамену я не собирался. С вечера только просмотрел ответы на билеты. После того удивительного захода солнца (так все-таки увидел я его или нет?) я вообще чувствовал себя не в своей тарелке. Что-то происходило, но я не успевал отслеживать, что именно.

С невыразимыми предчувствиями я лег спать. Видел, как всегда, множество снов, с полетами, погонями и крутыми спецэффектами. Как лег, так и проснулся – не забыл ни одного сновидения, все шло сплошным потоком действий и перемещений. Каждый раз, когда ткань сновидения становилась особенно яркой, я вспоминал, что это – только сон. При этом, не просыпаясь, посмеивался над родителями: они себе спят за стеною и даже не подозревают, что тут у ихнего дитяти такие приключения. И это было странно, такое со мной происходило впервые.

Я проснулся еще до семи, и это тоже меня удивило. Казалось, выспался так, что снам уже не осталось места и они вытолкали меня на поверхность.

Папа, мама, сеструха и брат еще храпели. Особенно громко – папа и сестра. Я покрутился в пустом доме, потом вышел во двор. Поутру в горах холодно, но я люблю холод. Голый по пояс, ходил вокруг дома, высматривал в лесу объяснений своему необычному самочувствию: то ли радость, то ли слезы – даже голова кружилась. Но лес не прояснил мне ничего, я только намочил в росе кеды. Солнце пропекало холодный воздух, и я знал, что сегодня будет жарко.

А потом из окна высунулась Неля, моя старшая сестра, и позвала завтракать.

Только перед школой я осознал, что иду на свой первый экзамен и при этом ни черта не знаю. Стало страшно, живот скрутило и захотелось «по-большому». Подумал: а что, если присесть «орлом» под окном директора? Это вернуло мне браваду, а заодно и напомнило про условность всех на свете директоров и экзаменов.

Так я и пришел в класс. Все были хрустящие, пахучие и взволнованные. Я тоже был взволнованный – но, в мокрых кедах, с налипшими парашютиками одуванчиков (хоть мама и наказывала не бежать через луговину), я ставил праздничную свежесть одноклассников под угрозу. Мама наломала мне пионов, чтобы я подарил классной. Мои пионы были без целлофана. Я порадовался, что мама не послушалась Нелю – та, не без ехидства, советовала завернуть цветы в газету. Дети, у которых не было цветника возле дома, должны были покупать букеты на базаре. Почему-то им казалось, что цветы в целлофане – это престижнее, чем в газете.

Без лишних слов я положил пионы перед преподавательницей и сел за первую парту. Я был прагматичен до предела. Решил – чем тратить утро на дурацкие экзамены, лучше сразу сознаюсь, что не готов. Меня спросят: «А что же ты, Петя, вообще знаешь?» А я скажу: «Знаю семнадцатый билет, где про синонимы и антонимы». – «И все?» – спросят не без удовольствия. А я скажу, что мне, конечно, и самому грустно, но уж чем богаты, тем и рады. И поставят мне, бесталанному, троячок, а я, окрыленний, помчу домой, наемся налистников с клубникой и побегу на скалы.

Или, может, все будет вот как: я вытяну семнадцатый билет и расскажу все наизусть и без единой мысли, как учили.

Или даже и не так: я вытягиваю какой-нибудь там четвертый билет или двадцать второй (самый жуткий) и начинаю горланить: «Не может быть! Я хотел семнадцатый!» Классная сорвется, скажет, как ты себя ведешь, а я буду топать ногами и верещать: «Семнадцатый! Я сказал: СЕМНАДЦАТЫЙ!»

Интересные варианты, особенно последний. Но он может удаться, только если классная выйдет и останется ассистентка, Людмила Николаевна. Она человек слабый, без стержня – не то что Клизма. Тем паче, наш класс Людмила Николаевна не учила и обо мне могла только слышать. Так что можно сфорсировать.

А с классной не пройдет. Мы с нею втайне на ножах уже второй год, еще с истории с зонтиками.

Все, кто не вошел в первую пятерку, вышли из класса. Пятеро храбрых – я среди них – по очереди тянули билеты. Мне попался одиннадцатый, где про «не» с глаголами и без да существительное как часть речи. Я мог отвечать без подготовки – к чему это мне, интересно, готовиться? Про существительное у меня были весьма нечеткие представления. Оно ассоциировалось у меня с кудлатой зверушкой без переда и зада, которая могла порой вздыхать. Пекинес какой-то.

Без колебаний я сел перед экзаменаторшами и посмотрел им в глаза что твой Кашпировский.

– Какой билет, Пяточкин?

– Одиннадцатый.

Наступило неловкое молчание, словно между нами намечался интим.

– «Не» с глаголами пишется отдельно, – ляпнул я и прикусил язык: кто ж такими козырями разбрасывается?

– Угу… Дальше. И не таращись так на меня.

Снова благоговейная пауза, похожая на ту, когда заходишь к себе в комнату вытащить из-под матраса «Мужчину и женщину», а там бабуля молится, потому что у тебя, видите ли, над кроватью самый лучший образ во всем доме.

– «Не» с глаголами пишется отдельно, – повторил я. Что теперь? Бросить: «Умному достаточно!» – и хлопнуть дверью?

И тут это произошло. Я увидел перед собой ответ на билет. Увидел так четко, что дернулся на стуле. Это была страница из моей тетради с ответами. Я даже вынужден был убедиться, что не смотрю в тетрадь непосредственно. Но нет же, тетрадь лежала на коленях, а я продолжал видеть ответ как на экране.

Тогда я пошел вразнос.

Клизма вспотела. Людмила Ивановна втиснулась в кресло. Был бы директор, он бы расплакался. Он был старенький и всегда плакал, особенно на торжествах: «Я… Жуковский Аркадий Владимирович… (Пауза.)…Директор меднобуковской средней школы… (Плечи содрогаются.)…Почетный член Научного общества имени Тараса Шевченко… (Плачет.)».

А ответ вправду производил впечатление торжества. Он оказался исчерпывающим и шелковым, словно путь из варяг в греки (или куда они там ездили). Присутствующие в классе пораженно хлопали глазами. После такого рафинированного доклада про дополнительные вопросы не могло быть и речи. МНЕ ПОСТАВИЛИ ПЯТЕРКУ!

«Можешь ведь, если захочешь», – возвращая себе легитимность, ввернула Клизма. Она каллиграфически внесла оценку в табель, и от сияния этой чудо-пятерки синие чащи троек осветились благим барочным матом (предложение проработать самостоятельно).

Я махнул домой. Как и планировал, наелся.

В шестом классе после экзамена требуется еще семь дней практики на школьной делянке – исправительные работы в форме пропалываний, окучиваний и уборок. Но завхоз сказал: кто принесет в школу хорошие шесты для фасоли, тому он практику сразу и засчитает. Я, понятно, первым согласился и теперь собирался пойти в горы – куда-то далеко, аж до скал. А по дороге обратно нарубить завхозу шестов.