Цистерна - Михаил Ардов Страница 3

— Я всех схоронила. Одним раком. Семь человек умерли одним раком.

— Меня все лечил еврей, да пользы никакой. Он терапеи лечит.

— У вас, говорит, рак в шестом, в седьмом поколении в крови.

— Вот она — хозяйка.

— Шапка беличья. На нее дождь пойдет, высохнет, и опять она такая же…

— Да больно дорого…

— Купи в магазине…

— Бульдозер на Луну запустить — это мы можем, а чтоб шапки свободно были, это мы не можем…

— Видал у галки свигалку…

— Он уж, почитай, с третьей живет…

— А чего тут дивного? Как раньше у цыгана лошади, так теперь у мужиков бабы…

— Америка нас не боится. Она нашей войны боится.

— А мы боимся ее техники. У нас таких орудиев нет.

— В Америке дамы с собачками гуляют, с веерами на лавочках сидят. А у нас этого нету.

— Он вчера бушевал. Он вчера был выходной.

— Нечего смотреть да разглядывать… Она ни разу не стиранная.

— Он у кого-то стянул велосипед. У него сроду велосипеда не было.

— Вы возьмете, другой возьмет, вот она и грязная!

— Он потому уехал, что он жену убил. Не жена она ему, а наложница…

— Дорого просите…

— Тут жила татарка У ней муж порезал Бориса и тоже скрылся…

— Чего там дорого? Эти деньги теперь, как мясо в жару…

— Мне на ремонт три ведь тыщи надо…

— Три тысячи?

— Старыми три…

— Тьпфу!.. Что ты все старыми считаешь?

— Мы ведь его, дом-то, ставили на старые…

— Да, бери, бери, не бойся! Она шунчовая. Дочка с фабрики принесла. Они там все чистое такое работают — полотенца фланелевые, шунчу…

— Хы! Все бывает. И у девушки муж помирает, а у вдовушки живет…

— Сама-то ты на гуще, а любишь на дрожках.

— У нас в улице как взялось гореть… В понедельник

дом сгорел. Во вторник. В среду — три дома… И чего горят?…

— Все, подчистую! Вор-то ворует, хоть стены оставляет, а пожар-то нет.

— Не говори. Вон у нас хозяева-то хоть вытащили так кой-чего, а квартиранты их и на работе были. В чем ушли — в том и остались. Одни фуфайки — ни ложки, ни плошки…

— Покажь, покажь!.. Сегодня — не Казанская!..

— Что? Денег жалко?

— Вон на вино им не жалко!

— Дуют, как квас в покос!

— Старая ты, а дура.

— Дура?! Это я — дура?! Скотина ты! Скотина и есть! Скотина безрогая! Я те дам — дура! Умная! Твоими бы мозгами мне задницу подмазать!

— У Клавди-то слыхала, чего было? Она свово на пятнадцать суток оформила Он отсидел, вернулся домой и говорит ей: «Я, говорит, там пятнадцать суток все парашу выносил да нюхал…» Взял горшок-то ночной, дети напрудили, налил ей полстакана… «Пей!» — говорит. Она не хочет. А он взял кочергу. «Башку, говорит, отшибу!» Ребятишки-та и говорят: «Пей, говорят, мама, ведь убьет». Ну, она и глотнула. И теперь милиция не знает, каким его судить судом. По какой такой статье…

— Что делается…

— Твой-то работает?

— Как же, заставишь его. Ходит к пристани кой-что выставя…

— Я снохе купила, да вот не хочет носить… Немодное!

— Плохо живете?

— Можно бы хуже, да некуда. Я ведь и то им говорю: вот придете к холодным-то ногам…

— Хуже нет, как брать коммунальных-то этих, каморочных. И по дому ничего не сделает, и в огороде от ней проку нет…

— А с ними разве можно ладить? Это — змеи. У нас в улице их много. Летом выйдут, я смотреть не могу! Я их еще зову — вешалки. Они на мальчишек-то вешаются. Прям вешалки и змей шипучий!

— Ну и молодежь пошла! Плюнешь в рожу — драться лезут!

— Разве это — базар? Вот в прошлое воскресенье…

декабрь 1970

Нищенский торг раннего лета…

На столах под небом и под навесами — желтоватое молоко, алебастровые яйца, марганцовая редиска, молодой лук зелеными пучками-колчанами, болотного цвета огурцы, белесые моченые яблоки и грибы летошнего засола… Деревянные ложки, сита, корзины из свежей лозы…

Благодаря толчее и многолюдству впечатление скорее отрадное, нежели унылое… Тем более что самое страшное — в стороне, скрыто за высоким серым забором.

А там просто стоят на привязи десятка полтора жалких колхозных кляч. Боже, что за одры — какие грязные, костлявые, шелудивые, со спутанными гривами и хвостами, со старческими распущенными губами…

Поверить нельзя, что это все родные внуки любимцев и кормильцев целых крестьянских семей…

Многое можно понять — надругательство над дедовским достоянием, страдание и гибель миллионов двуногих — за что боролись, на то и напоролись…

Но какую же вину искупают вот эти-то безгрешные твари?

— А?.. Что?.. Отчего я не слышу аплодисментов?.. Вот так, так… Ну, еще похлопаем… А все же признайтесь, мне удалось заинтриговать вас?.. Ну, слегка — самую малость?.. Ну, если вы зто признаете, то так и быть — по неизреченной милости моей я начну объяснение…

Я всегда вздрагиваю от звонков… И, спеша, отворить дверь, никак не могу нашарить ногами свои шлепанцы… Ко мне ведь никто никогда не приходит. Даже почтальонша по новой моде сует почти несуществующую уже корреспонденцию в узенькую щелку, расположенную внизу лестницы. Пенсион они пересылают мне в сберегательную кассу… Племянницы мои редко являются проверить, не оставил ли я им еще наследства, крайне редко. Немудрено, что я забываю подчас о самом существовании звонильного приспособления…

Вот и в тот раз я вздрогнул от неожиданности, с возможной поспешностью сполз с дивана, на ходу запахнул халат и отворил дверь… Передо мною оказались дети — вихрастый мальчик и девочка с веснушками.

— Дядя, — сказал мальчик.

— Дедушка, — сказала девочка, — у вас есть ненужная бумага?

Тут я заметил у него в руках, пачку старых, газет, а у нее — пухлую папку с тесемочками.

— Пожалте, молодые люди, — сказал я. — Сейчас что-нибудь для вас отыщем…

Они сделали по два неуверенных шага и остановились, пораженные необычным декорумом моего жилища… В этот момент я заметил на картонной папке, которую держала девочка, слово «ЦИСТЕРНА», выведенное крупным и несколько расхлябанным почерком.

— Что это у тебя? — сказал я и взял у нес папку.

— Это нам внизу тети дала, — сказал мальчик. Я развязал тесемки и заглянул внутрь. Мелькнула встрепанная машинопись, какая-то правка, какие-то заглавия…