Закат Луизианы - Люциус Шепард Страница 3

Выйдя из воды, Вайда растянулась на плоском валуне на южном берегу пруда, чтобы обсохнуть. Луна лизала тело прохладным языком, стебли травы колыхались и щекотали ляжку. Она была высокой и длинноногой, без малого шести футов ростом, с тонкой талией и широкими бедрами, с бледной веснушчатой кожей, наводившей на мысль о крапчатой яичной скорлупе, и густо обсыпанной веснушками грудью. На женщину с такими формами разинув рот таращатся парни из автомобилей, подрагивающих перед светофором, и говорят своим приятелям: «Гляньте, мне бы такую», а потом, прокричав какую-то глупость насчет киски, срываются с места и уносятся прочь. У нее были крупные черты лица, – слишком крупные, чтобы считаться красивыми, сказали бы недоброжелатели, – и радужные оболочки темно-карих глаз походили на четко очерченные мишени на фоне белков. Чудилось что-то пугающее в совершенстве ее статного тела, в суровой бесстрастности черт. Она казалась воплощением красоты, лишенной своеобразия и тепла. Марш называл ее Принцессой – и это было не ласковое прозвище, а продуманное определение, призванное выделить Вайду из круга его знакомых, подчеркнуть тот факт, что почти все видят в ней женщину властную и холодную. Конечно, Вайда занята самой собой, говорили люди; конечно, она самовлюбленная стерва. И тем не менее все они в глубине души подозревали, что она слишком хороша для них, что ей предназначена особая участь. Они могли одновременно любить и ненавидеть Вайду и, общаясь с нею, находились под таким неприятным впечатлением от ее невозмутимости и внутренней силы, что лишь задним числом понимали, насколько она красива. Но это было ложное впечатление. Вайда была куда более красива, чем сильна. Даже в лучшие времена ее постоянно одолевали беспричинные страхи, приступы безотчетной тревоги и каждую ночь мучили кошмары. Она считала, что кошмарные сны насылает Марш с целью причинить страдания, какие она знала в Нью-Орлеане, когда терпела издевательства любовника. Ее жизнь превратилась в бесконечное противостояние тяжелым видениям, и с каждым днем борьба становилась все труднее.

Обсохнув, Вайда собрала свои вещи и отправилась домой, не потрудившись одеться, наслаждаясь прикосновением теплого воздуха к коже. Пруд Талии имел дурную славу. Никто не бродил там после наступления тьмы… кроме детишек Гидри, которые сами все бегали голозадыми. Вайда решила, что они не особенно возбудятся, коли подсмотрят за ней. После купания она воспрянула духом; тихий стрекот кузнечиков и цикад радовал сердце. И легкий трепет пальмовых листьев, и тенистые заросли бамбука. Но за поворотом тропинки у Вайды возникло ощущение, будто луна, прыгающая над черными деревьями в такт ее шагам, следует за ней по пятам. Она рассмеялась, пытаясь отделаться от неприятного чувства, но нервный смех лишь вселил смятение в душу. Она пошла быстрее. Пальмы сердито ощетинились под внезапно налетевшим порывом ветра; акации наклонились к ней, а темно-синее звездное небо стало опускаться, тяжело и медленно, словно рушащийся цирковой шатер. Казалось, ночь внезапно рассердилась на Вайду за вторжение в заповедные места. У нее мучительно похолодело в животе. По спине побежали мурашки. Она пугливо осмотрелась по сторонам. На севере, на вершине холма словно из-под земли вырос сухой черный дуб с корявыми руками сучьев и растопыренными пальцами ветвей и запечатлел свой зловещий образ в сознании Вайды. Марш, сказала она себе, это Марш. Но потом подумала: нет, это просто ветер, просто нервы. Она прибавила шаг, стараясь не обращать внимания на таинственные шорохи и шепот. Кусты разговаривали о ней, рассказывали всякие небылицы. Слева раздался отчетливый шелест. Что-то двигалось параллельно тропинке. Вайда побежала, тяжело и прерывисто дыша. Она выронила одежду из рук. Ветки кустов хлестали по груди и плечам; корни выползали из-под земли, норовя ухватить за щиколотки. Что-то прожужжало у нее над ухом и запуталось в волосах, напугав больше всего остального. Вайда представила крохотного крылатого чертенка, который пробирается сквозь путаницу мокрых прядей с намерением прогрызть череп и отложить яйца. На бегу она яростно скребла ногтями голову, прочесывала дрожащими пальцами волосы в попытке вытряхнуть мерзкое существо. Она споткнулась, потеряла равновесие и упала ничком там, где тропинка плавно расширялась, образуя овальную песчаную площадку, обнесенную частоколом бамбуковых стволов.

С придушенным криком она перекатилась на спину в полной уверенности, что сейчас некое чудовище выскочит на нее из зарослей. Ничего, никого. Тускло блестящие в лунном свете желтые стволы, вяло обвисшие листья. Ветер стих, шелест листвы прекратился. Открытое пространство, казалось, медленно сужалось вокруг нее. Тени бамбуковых стволов косо лежали на волнистом песке и траве. Внезапная тишина испугала Вайду не меньше, чем недавний шум. Если она пошевелится, ветер и шорохи возобновятся с новой силой. Она лежала, опираясь на локти, чуть подобрав колени, и ждала какого-нибудь знака, по которому поймет, что может вскочить на ноги и броситься прочь, что ночь простила ее. Тень одного из бамбуковых стволов, лежавшая на песке прямо перед Вайдой, начала удлиняться. Дюйм за дюймом она ползла по земле. В ужасе Вайда смотрела на нее, словно человек, загипнотизированный коброй, поднимающейся из корзины. Поначалу она не поверила своим глазам. Это слишком походило на ночные кошмары. Однако вот она, черная тень. Медленно ползущая к ней. Нацеленная ей прямо между ног. Вайда увидела мощный бамбуковый ствол, блестящую золотую трубу, которая вырастала над частоколом остальных стеблей, все удлиняясь и утолщаясь. Чем ярче она сверкала, тем чернее становилась тень. Вайда поняла, что сейчас произойдет, и страх полыхнул в душе с такой силой, что на мгновение ей показалось, она сумеет подняться на ноги. Ничего подобного. Силы оставили ее, воля разом сдала. Она не могла повернуть голову, даже моргнуть, могла лишь смотреть и дрожать всем телом. Ее сознание обратилось в холодный камень, сквозь который бежала извилистая огненная прожилка мысли. Тень от бамбука еще немного удлинилась и слилась с тенью от ее ног. Потом дотронулась. Замерла на мгновение. От прикосновения, вызвавшего напряжение всего тела, у Вайды возникло ощущение, будто череп у нее до краев налит горячей жидкостью, которая вот-вот закипит и побежит через край. Она инстинктивно приподняла таз и чуть подалась вперед. Теперь страх усилился до такой степени, ожидание стало таким напряженным, что она испытывала почти наслаждение. Потом тень проникла в нее, сначала медленно. Толчком вошла глубже. Холодная, Боже, какая холодная. Тяжелая и твердая, словно железный прут, она проникла в нее, казалось, на всю длину и на мгновение замерла, прямо как мужчина. Холод сводил горло спазмами, парализовал конечности. Вайда судорожно загребала пальцами песок. Она лежала с приподнятым тазом, и холод растекался по телу, заставляя покориться. Тень двигалась взад-вперед толчками, от которых сотрясались бедра. Что-то обрывалось у Вайды внутри, и она подумала: оно убьет меня. И почти обрадовалась: жить уже не было невыносимо. Но вскоре поняла, что боль не означает смерть. Спазмы поднимались от низа живота, до которого уже давно никто не дотрагивался. Никто после Марша… и тяжелее всего было сознавать, что он по-прежнему может иметь ее, что она по-прежнему лежит под ним, беспомощная. Вайда увидела луну. Безликую, слепую. Но и луна принимала участие в происходящем. И деревья тоже. Они протяжно стонали, пародируя сладострастный восторг. Вайда закусила губу, чтобы не присоединиться к их хору. Каждая волна сладкой боли подбрасывала ее высоко вверх, потом тянула вниз, за пределы сознания – от ослепительного света в жаркую тьму. Небо тяжело опустилось на землю, и звезды светлячками блестели в волосах Вайды. Песчинки кололи спину, травинки липли к бедрам. Мир накренился. Вайда взмыла ввысь на гребне последней волны, перехлестывающей через край. Она сопротивлялась, но волна была слишком мощной. О Господи. Черное солнце. Головокружительное падение в бездну. Безумная радость, судороги восторга. Самое большее, на что может надеяться грешник в аду. Кровь, растекающаяся на земле вокруг черной тени. Миг совершенства, на грани развоплощения, посреди света и тьмы, – как жертва благодарения. Но потом она поняла, что лежит на земле, судорожно ловя ртом воздух, одна-одинешенька, выброшенная волной в глухой край, названия которого не помнит. Струйки песка текли между стиснутых пальцев.