Улыбка женщины - Николя Барро Страница 3

Орели,

я встретил женщину своей жизни. Мне жаль, что это произошло именно сейчас, но когда-нибудь такое должно было случиться.

Береги себя.

Клод

Первое время я сидела неподвижно. Только сердце колотилось как бешеное, и пол под ногами словно куда-то исчезал. Сегодня утром Клод простился, поцеловав меня в коридоре. Необыкновенно нежно, как мне показалось. А это был поцелуй Иуды. Какая низость! Ложь!

В приступе бессильной ярости я скомкала записку и швырнула ее в угол. Однако через некоторое время бросилась за ней, громко всхлипывая, и опять расправила. Выпила стакан красного вина, потом еще один. Снова и снова доставала я из сумочки телефон, чтобы позвонить Клоду. Я извергала страшные проклятия и отчаянные просьбы. Я слонялась по квартире из угла в угол, время от времени прикладываясь к стакану, чтобы придать себе мужества, и кричала в трубку: «Немедленно позвони мне!» Я сделала это по меньшей мере двадцать пять раз, пока мое сознание не без помощи алкоголя прояснилось и я наконец поняла, что все это бессмысленно. Клод уже отдалился от меня на расстояние в несколько световых лет, и мои слова до него не доходили.

Голова раскалывалась. Я встала и снова принялась бродить из угла в угол, как сомнамбула, в ночной рубашке, — собственно, это была верхняя часть пижамы Клода в бело-синюю полоску, которую я, по-видимому, надела на себя ночью.

Дверь в ванную была открыта. Я заглянула туда, чтобы окончательно удостовериться в случившемся. Электробритва пропала. Так же как и зубная щетка, и туалетная вода «Арамис». В гостиной я не обнаружила бордового кашемирового пледа, который когда-то подарила Клоду на день рождения, не хватало и его темного пуловера, обычно небрежно брошенного на стул. В гардеробе слева от входной двери не оказалось его плаща. В коридоре я рванула дверь платяного шкафа. Пустые вешалки несколько раз ударились друг о друга с приглушенным стуком. Я глубоко вздохнула. Он ничего не забыл. Вспомнил даже о носках в нижнем ящике. Судя по всему, он тщательно спланировал свой уход, и я спрашивала себя, как могло получиться, что я ничего не замечала. Совсем ничего. Я не видела ни того, что он влюблен, ни того, что собирается меня бросить, ни того, что, целуя меня, думает о другой женщине.

В коридоре над комодом висело зеркало в золоченой раме. Сейчас оно отражало мое заплаканное лицо в окружении подрагивающих русых прядей, бледное, как луна. Я смотрела на свои длинные, разделенные посредине пробором волосы, взъерошенные, словно после дикой ночи любви, но в этой ночи не было ни крепких объятий, ни нежных обещаний. «У тебя волосы сказочной принцессы, — говорил мне Клод. — Ты моя Титания». [4]

Я горько усмехнулась, вплотную подошла к зеркалу и смерила себя полным отчаяния взглядом. Под глазами лежали глубокие тени, и я подумала, что в эту минуту больше похожа на безумную из Шайо. [5]Справа от меня в зеркале отражалась наша с Клодом фотография, которая мне очень нравилась. Она была сделана на мосту Искусств в один из сонных летних вечеров. Тогда нас щелкнул дородный африканец, торговавший там всякой всячиной. Мне запомнились его неправдоподобно огромные руки, в которых моя камера казалась игрушечной. Не с первого раза удалось ему нажать на кнопку.

На снимке мы оба смеялись на фоне темно-синего неба, мягко обрамляющего силуэты парижских зданий. Неужели фотографии лгут? В горе поневоле начинаешь философствовать. Я сняла наше памятное изображение со стены и обеими руками прижала его к темному дереву комода.

«Да будет так! — смеясь, сказал тогда чернокожий африканец. У него был низкий голос и раскатистое „р“. — Да будет так!»

Я заметила, что мои глаза снова наполнились слезами. Они стекали по щекам и падали, словно тяжелые дождевые капли, на нас с Клодом, и на наши улыбки, и на Париж со всеми его любовными глупостями, пока наконец все это не размылось до неузнаваемости. Я выдвинула ящик комода и зарыла снимок между шарфами и перчатками.

— Так, — сказала я себе. И потом еще раз: — Так.

Задвинув ящик, я принялась размышлять о том, как, в сущности, просто вычеркнуть человека из жизни. Клоду хватило нескольких часов. И получалось, что эта полосатая сорочка от пижамы — единственное, что у меня осталось от него. Вероятно, он просто забыл ее под моей подушкой.

От счастья до несчастья один шаг. Можно сказать иначе: счастье порой выбирает замысловатые, окольные пути. Если бы Клод не оставил меня в тот пасмурный ноябрьский понедельник, я, вероятно, встретилась бы с Бернадетт, а не слонялась по Парижу, как самый одинокий человек в мире. Я не стояла бы в надвигающихся сумерках на мосту Луи Филиппа и не глядела бы на воду, преисполненная жалости к самой себе. И не убежала бы от того обеспокоенного молодого полицейского в маленький книжный магазин на острове Сен-Луи. И не нашла бы ту книгу, которая превратила мою жизнь в захватывающее приключение. Но обо всем по порядку.

Было очень любезно со стороны Клода оставить меня именно в воскресенье, потому что понедельник в ресторане выходной. В этот день я всегда делала себе что-нибудь приятное. Например, шла на выставку или часами бродила по «Бон марше» — моему любимому магазину. Или встречалась со своей лучшей подругой.

С Бернадетт мы познакомились восемь лет назад в поезде, когда ее маленькая дочь Мари, размахивая чашкой, налетела на меня и облила мое кремовое трикотажное платье какао. Пятна так и не сошли, но за время короткого путешествия из Авиньона в Париж и нашей в общем безуспешной попытки уничтожить пятна с помощью бумажных платочков в туалете мы очень сблизились.

Бернадетт была совсем не такая, как я. Очень стильная и всегда в хорошем настроении, она казалась не подверженной никаким влияниям извне. Проявляя завидное самообладание, она воспринимала вещи такими, каковы они есть, и пыталась извлечь из них максимальную пользу. Она сразу же наводила порядок в том, что виделось мне невероятно запутанным, и все расставляла по своим местам.

— Милая моя Орели, — говорила она, весело глядя на меня своими темно-синими глазами. — Чем ты себе голову забиваешь? Все ведь так просто…

Бернадетт жила на острове Сен-Луи и работала учительницей в начальной школе. Однако она с успехом могла бы быть психологом.

Глядя в ее чистое, красивое лицо, я часто думала о том, что Бернадетт — одна из немногих женщин, которым действительно идет скромный узел на затылке. А когда она распускала свои светлые, до плеч, волосы, на нее оглядывались мужчины.

Бернадетт громко и заразительно смеялась и всегда говорила то, что думает.

Именно поэтому я и не хотела встречаться с ней в то утро. Клод не нравился ей с самого начала.

— Урод, — объявила она мне после того, как я познакомила их за бокалом вина. — Знаю я этих типов. Эгоцентрик и никогда не смотрит в глаза.