Девушка и скрипка. Жизнь на расстроенных струнах - Мин Ким Страница 29

Мы снова выходим на холод. Через дорогу от нас виднеется Pret A Manger ^[12], и там есть свободный стол у выхода. (Это важная деталь, ведь там два выхода. Один ведет к вокзалу, а другой — к автобусам. Он довольно неприметный, и находится с другой стороны здания.) Там тоже полно людей, но деваться некуда. В эти заведения не отдыхать приходят. Мэтт сторожит стол, забив проход между ним и окном нашим багажом, я иду к стойке. Себе беру горячий бутерброд и чай, Мэтту — суп. Вернувшись, вижу, что Мэтт переставил багаж так, чтобы его виолончель была между ним и чемоданами. Я сажусь напротив: футляр со скрипкой ставлю между ног, ремешок привязываю к лодыжке. Я всегда сажусь только так. Всегда. Скрипка рядом, и неважно, вижу я ее, или нет, но ремешок футляра всегда обмотан вокруг моей лодыжки. Помните? Этот инструмент — часть меня, часть моего собственного тела, не менее важная и интимная, чем любая другая. (Я помню, какой шок испытала, когда однажды сидела перед концертом в гримерке. Внезапно вошел дирижер, без единого слова достал мою скрипку из футляра и подергал за струны. У меня было такое чувство, что он все это сделал со мной, как будто считал, что у него есть на это право.) Но сейчас она в безопасности.

И вот я сижу с ремешком, привязанным к ноге, и чувствую себя препаршиво.

— Тебе же неудобно, — говорит Мэтт.

Я вздыхаю. Да, мне неудобно, мне плохо, я устала, все это путешествие, эти выходные, все это — бессмысленно.

— И что? — огрызаюсь я.

— Надо скрипку сюда положить, — говорит Мэтт.

Я предлагаю просто поменяться местами, потому что хочу, чтобы скрипка была при мне, но Мэтту эта идея не по душе. Он меняться не хочет. Мэтт считает, что должен сидеть рядом с багажом и виолончелью. Он хочет, чтобы я положила скрипку к виолончели.

— Ни за что! — отвечаю я. Мэтт настаивает.

Мы ругаемся, и эта неприятная сцена транслируется в прямом эфире для всех, кто оказался в пределах слышимости. Постыдное, но притягательное зрелище для случайных свидетелей. Есть вещи, которые не стоит делать на публике, на вокзалах, в ресторанах, в кафе Pret A Manger холодным ноябрьским вечером. Ссора движется в направлении, нужном Мэтту. Если бы я могла видеть себя со стороны, я заметила бы, как он давит на меня, а я все больше и больше прогибаюсь. В конце концов я сдаюсь, как всегда скатываясь к стандартной модели поведения, в которой Мин всегда уступает, Мин подчиняется, зависит от предмета, который или привязан к ее лодыжке, или покоится под подбородком, или дремлет в чехле, подаренном Риччи.

Упорство побеждает. Как всегда. Я отдаю скрипку. Мэтт кладет ее в зазор между одним из чемоданов и окном. Мне это не нравится. Опять препирательства, опять неловкость. В конце концов он соглашается и кладет ее рядом с собой. К горлу подкатывает просьба, такая жалкая, такая безвольная, что мне больно даже вспоминать ее. Я прошу его присмотреть за ней. Я только что сама отдала ее и прошу его присмотреть за ней! Поздно. Она больше не со мной. Я не замечаю, как в это самое время хищники сужают круги вокруг нас. Я не подозреваю, что по вокзалу бродят трое и заглядывают во все кафе, осматривая территорию, выбирая, где удобнее поживиться. Я их не вижу, но, вероятно, они уже тут, внутри, а может быть, заглядывают в окно, обмениваются взглядами, кивают или пожимают плечами. Если бы тогда я обратила на них внимание, я заметила бы, как они уставились на сумочку женщины, сидящей через несколько столиков от нас. Она беззаботно болтает с подругой, совершенно не подозревая, как, впрочем, и я, об их намерениях. Хотя, какая разница, о чем мы обе не подозреваем. Через несколько минут она уйдет в целости и сохранности, а я… И вот она, все так же ни о чем не догадываясь, случайно спасает свою сумку, делает неосознанный жест, может, чуть-чуть подвигается, а может, просто кладет пальцы на ее замок. Или подруга ей что-то шепнула, или парочка напротив подала знак. Что бы это ни было, она рушит их планы. Взгляды мужчин скользят дальше по залу, и останавливаются на мне. Точнее, на том, чего больше нет со мной. На моей скрипке.

Знали ли они о том, что это — скрипка? Учитывая, что к скрипке прилагались мы, она наверняка показалась им обычной дешевой вещицей. Может, они подумали, что в футляре какой-нибудь компьютер, или это просто коробка для… бог знает, чего. Наверное, все дело было именно в этом. Они не знали, что это. Это как игра в лото или подарок в рождественском чулке, развлечение. Лотерея.

Оставалось полчаса. Каждое слово, которое я пишу сейчас кажется мне длиною в целую жизнь. Я несколько раз спрашиваю у Мэтта, как там скрипка. Его это раздражает, он просит меня успокоиться. Он ведь присматривает за ней, не так ли? Троица приступает к привычной процедуре. Да, это привычная для них процедура. Они все это уже делали раньше. И теперь, когда я пишу об этом, мне хотелось бы спросить у них, почему они не решили украсть что-нибудь другое, что-нибудь поменьше, полегче, от чего проще избавиться и пропажа чего не причинит владельцу столько боли. Знают ли они о той боли, которая на меня обрушится? А я? Могу ли я вообще себе представить ее? Может, предстоящая потеря — единственный для меня способ понять, что2 на самом деле значит для меня моя скрипка. Но зачем же такой ценой?

Мэтт достает iPad, я прислоняюсь головой к стеклу. Они уже здесь. Теперь они всегда будут здесь, чуть сзади и сбоку, готовые наброситься на добычу. Вот только они не набрасываются. Они отвлекают внимание. Двое спереди, один поодаль. Одно незаметное движение. Вот она. Лежит рядом с багажом, в тишине и безопасности, ждет ласки. А в следующую секунду… Вот и все. Я не могу этому помешать.

Мэтт отрывается от планшета, спрашивает, все ли со мной хорошо.

— Жарко очень, — отвечаю я.

Вот и все. Последние слова прежней Мин, той, которая не расставалась со скрипкой с шести лет, репетировала каждый день, вместе с ней преодолевала все взлеты и падения, будучи подростком, а в двадцать один год встретилась со своей милой Страдивари. Взгляните на нее: ей жарко, она устала, да и настроение у нее не очень. Но грех жаловаться. Она скоро выпустит свой диск, концерты расписаны, у нее много планов на будущее. Разве плохое самочувствие или жар могут считаться серьезной проблемой для таких перспектив?

Я поднимаю голову. Неожиданно в кафе становится очень людно. Новые посетители заходят, ищут места, толпятся у стойки. Как здесь тихо было до этого! Я чувствую: что-то изменилось, но не могу понять что. Что-то не так, как будто поменялся ракурс. Все выглядит как прежде, но что-то исказилось. Что именно я уловила? Движение? Намерение? И что мне об этом сказало? Почувствовала ли я, как изменился воздух вокруг меня, как комната, в которой была моя скрипка, превратилась в комнату, где ее не было? Может, это моя лодыжка почувствовала, как натянулся невидимый ремешок? Какая часть меня подняла тревогу? Глаза? Сердце? Грудь? Какая часть меня первой отреагировала на вторжение, на то, что меня похитили, разъяли, порвали мне струны?

Я смотрю на Мэтта и говорю: