Нет худа без добра - Мэтью Квик Страница 29

Птицы неизменны, как солнце.

Вчера вечером мне захотелось посмотреть какой-нибудь фильм, чтобы почувствовать «магию кино», как говорила мама. Мы с ней всегда смотрели фильмы, если кому-нибудь из нас было плохо или что-нибудь происходило в мире. «Магия кино – вот что нам требуется», – говорила она, потрясая видеокассетой, как бубном. Я взял кассету с одним из ее любимых фильмов, «Офицер и джентльмен» ^[14], встряхнул ее и произнес: «Магия кино!», как будто эти слова и встряхивание кассеты могли излечить Венди. Я очень надеялся, что, если поверишь во что-то по-настоящему, это сбудется. Но голова Венди по-прежнему оставалась под подушкой, так что я сел на пол, прислонившись спиной к кушетке у нее в ногах, как делал в детстве, когда мама ложилась на кушетку.

Когда шли начальные сцены фильма, где Вы, Ричард Гир, в роли Зака Мэйо говорите своему пьяному отцу, что хотите пойти в морскую авиацию и летать на реактивных самолетах, мой бывший духовный наставник начал щелкать попкорном в микроволновой печи, что меня удивило, так как он молился за кухонным столом уже семь часов и я думал, что он целиком поглощен задачей налаживания связи с Иисусом.

Увидев Вас на экране после всех наших разговоров, я ощутил некоторую нереальность происходящего – прежде всего потому, что я впервые смотрел фильм с Вашим участием после смерти мамы, а до этого всегда смотрел только с ней. Я ожидал, что это расстроит меня и я начну тосковать по ней, но я почувствовал гордость оттого, что знаком с Вами, если можно так сказать. Я видел «Офицера и джентльмена» тысячу раз, но впервые смотрел этот фильм как Ваш друг. Это было совершенно новое ощущение, и у меня возник вопрос: можете ли Вы смотреть кино как обыкновенный зритель. Вы ведь, наверное, знаете всех голливудских актеров, так что всякий раз видите на экране не каких-то незнакомцев, играющих роль, а людей, с которыми работали, разговаривали и даже, может быть, выпивали в баре.

Отец Макнами сел на пол рядом со мной и поставил большую миску с попкорном между нами. Он пил виски из кофейной чашки и предложил мне сделать глоток, но я отказался, потому что хотел полностью воспринять фильм, а виски иногда усыпляет меня.

В бороде отца Макнами застряло несколько зерен попкорна.

Мы смотрели, как Вы учитесь управлять самолетом, как занимаетесь любовью с женщиной, заводите друзей, гоняете на мотоцикле, танцуете, притворяетесь, что Вас одолевают проблемы. А потом Вас застукали, когда Вы прятали лишние туфли и пряжки от ремней в ящике под потолком, и разъяренный Луис Госсетт-младший хотел вынудить Вас покинуть программу, заставляя бесконечно отжиматься, направляя Вам в лицо струю из шланга и осыпая унизительными оскорблениями, в то время как все остальные были в увольнении. Вы помните, как Госсетт-младший говорит Вам: «В глубине души ты знаешь, что все эти парни и девушки лучше тебя. Не так ли, Мэйо?»

Я почувствовал, что у Вас в этом много общего со мной.

Маленький сердитый человечек в желудке молотил меня руками и ногами и вопил: «Болван! У тебя нет ничего общего ни с актером Ричардом Гиром, ни с персонажем, которого он играет в фильме и который представляет собой совершенно иное (и вымышленное!) существо! А ты просто осел, который притворяется, что не видит между ними и собой никакой разницы, хотя ты не сумел распорядиться своей жизнью и никогда не сумеешь, а потому предпочитаешь вымысел реальности. Все остальные люди лучше тебя – вот твоя реальность! Все до одного! Ты не смог даже сделать так, чтобы твоя мать осталась в живых, дебил!» Этот вопящий и брыкающийся человечек у меня в желудке – прямо мой собственный миниатюрный Луис Госсетт-младший.

В фильме, как Вы помните, Вы кричите: «Нет, сэр! Нет, сэр!» – и я, наверное, тоже крикнул это, когда мы смотрели фильм, потому что отец Макнами поглядел на меня и спросил:

– С тобой все в порядке?

Я кивнул. По щекам у меня скатились слезы – я не успел их вытереть. А потом был эпизод, когда разъяренный Луис Госсетт-младший, стремясь сломить Ваш дух, заставляет Вас без конца ложиться на спину и подниматься в сидячее положение, и в конце концов Вы кричите ему: «Мне некуда больше идти! У меня больше ничего нет!»

Я помню, мама всегда плакала в этом месте – наверное, потому, что у нее все эти годы не было ничего, кроме ее дома и меня. А ей всегда хотелось большего. Она хотела сказки, а получила вместо этого рак мозга, хотя всегда была очень доброй женщиной и за всю свою жизнь не сделала ничего плохого и не причинила никому ни малейшего вреда.

Мы с отцом Макнами досмотрели фильм до конца, хотя я лишь тупо пялился на экран, стараясь не воспринимать ни изображение, ни звук.

Я как бы спрятался в густой тени в самой глубине своей черепной коробки, на пыльном чердаке своего сознания, куда редко заглядывают, и думал о маме. О том, что ее больше нет со мной. О том, где она находится и как в действительности выглядит Царство Небесное.

Мне ее не хватает.

Мне действительно ее не хватает.

И хотя это, конечно, эгоистично, но мне хотелось, чтобы это она смотрела вместе со мной фильм – и даже чесала мне макушку, – а не Венди и отец Макнами. Как было бы хорошо, если бы ничего не менялось. Если бы жизнь была справедлива. От всех этих мыслей сердитого человечка в моем желудке стало тошнить.

– Бартоломью! – подтолкнул меня локтем отец Макнами.

У него был озабоченный вид.

– Ты хорошо себя чувствуешь?

Я кивнул.

Я посмотрел на Венди. Ее голова была все так же спрятана под подушкой.

– Я устал, – сказал я.

– Так ложись спать, – предложил он.

Я хотел спросить отца Макнами, не надо ли нам сделать еще что-нибудь, чтобы помочь Венди, не грех ли это – желать, чтобы мама была по-прежнему со мной, а не на небесах, что мы будем делать дальше и как мне вообще жить теперь, но я знал – он ответит, что все это раскроется нам не в наше, а в Божье время и что надо просто набраться терпения и ждать, когда Бог заговорит со мной, когда я услышу Его голос. Или, еще хуже, опять заявит, что он больше не священник и Бог не разговаривает с ним. Поскольку я приблизительно знал все, что мой духовный наставник мог сказать мне, я решил, что задавать ему вопросы бессмысленно.

Так что я пошел в свою комнату, выключил свет, отключил сознание и быстро переместился в другой мир.

Мне опять приснилась мама, она пришла и села на краешек моей постели.

– Мама! – сказал я во сне и хотел обнять ее, но она была как призрак, и мои руки прошли сквозь ее тело. – Можно с тобой хотя бы поговорить?

Она улыбнулась и кивнула.

Выглядела она так же, как перед болезнью: волосы были на месте и не было послеоперационных шрамов.

Она была такая же, как всегда, до того как инфильтративный рак изменил ее.