Ученик аптекаря - Александр Окунь Страница 29

Господь, позволив Яэль унаследовать отцовское тщеславие и темперамент, не снабдил ее никакими талантами, кроме высокого общественного потенциала. Так что при ее самолюбии и бездарности, а также ненависти к знаменитому отцу для Яэль, по-видимому, не оставалось другого выхода, кроме как избрать для своего бунта дорогу феминизма и сапфической любви, знака символической кастрации своего папаши.

Что заставило вступить на этот путь коренастую бульдожку Шели с широко, по-лягушачьи, растянутым ртом и выдающейся вперед нижней челюстью, Аптекарь не сообщал, возможно, потому, что информации о ее отце не имел. Журналистка Шели прославилась бескомпромиссной борьбой за права женщин и различных меньшинств: сексуальных, этнических, религиозных. Основным пафосом ее статей было достижение всеобщего и тотального равенства. Так, во время международного конкурса пианистов Шели опубликовала наделавшую много шума статью с требованием обязать жюри пропускать в финал равное количество мужчин и женщин.

— Все беды отсюда, — вздыхал Аптекарь, — а ведь как красиво, как заманчиво поначалу звучало. Égalité… Fraternité… Liberté… Но прошел угар, и довольно быстро выяснилось, что свободы нет и быть не может, с братством еще того хуже, и единственное, что достижимо, причем без особых усилий, это равенство. Всех подстричь под одну гребенку. Хотя, конечно, и для этого усилия приходится прилагать, не без этого.

— А что, понимаешь, дурного в равенстве? Что уж такого плохого, когда все равны? — возразил Анри.

— Нет такого — все равны, — ответил Аптекарь. — Один — высокий, другой — низкий, один — толстый, другой — тонкий, один — способный, другой — бездарный. Равенство не в том, что всех кормят предписанной баландой, а тому, кто ее терпеть не может, насильно вливают в глотку. Равенство состоит исключительно в том, чтобы каждому была предоставлена возможность есть тот суп, который ему нравится и который он сам может сварить. А если не может, — Аптекарь развел руками, — то тут ничего не поделаешь.

— Но есть, понимаешь, люди, которым не из чего варить суп, — печально произнес Анри.

Высокий, сухой, с подстриженными скобкой седеющими прямыми волосами, Анри искренне переживал любую несправедливость. Его впавшие щеки были изборождены скорбными морщинами, кожа лба собрана в складки, и в глубине уходящих в простор черепной коробки глазниц светились чистой, прозрачной воды глаза, из-под которых выплескивались на скулы тяжелые мешки.

— Любое общество, так же как искусство и каждый человек в отдельности, нуждается в равновесии, — как всегда негромко и медленно, произнес Художник. — Беда в том, что людям свойственно путать равновесие с равенством. Меж тем равновесие — штука динамическая, то есть живая, а равенство — статичная, то есть безжизненная. Жажда равенства — это жажда смерти. Только мертвые равны. В природе же, искусстве и жизни торжествует иерархия, то есть порядок, способствующий равновесию разных элементов.

— И какое это отношение имеет к тому, кому нечего жрать? — запальчиво спросил Анри.

Мысли и слова этого человека составляли одно целое с его поступками. В молодости страсть к справедливости привела его в анархистское подполье. Он грабил банки и с оружием в руках сопровождал Че в его последнем походе. Однако близкое знакомство с революционной верхушкой и вождями левых сил привели его к выводу, что, в сущности, ничем они не отличаются от тех, с кем борются. Разочарованный Анри брезгливо отошел в сторону. Идеалом своим он не изменил — окончил медицинскую школу, стал работать в организации «Врачи без границ», которая оказывала медицинскую помощь там, где ее и вовсе не было, во всяких странах третьего мира.

Отправляясь в одну из своих командировок, он оказался в аэропорту в тот момент, когда двое террористов открыли огонь по пассажирам. Никто не знает (а сам он не помнит), как ему удалось разделаться с одним и тяжело ранить второго. Через несколько месяцев он вышел из больницы инвалидом с протезом — правую ногу пришлось отнять — и кучей разных других травм, все не перечислишь. Награду — государства Анри по-прежнему не признавал — он выкинул в мусорное ведро. Пенсия по инвалидности вместе с пенсией, положенной ему как жертве террора, давали возможность худо-бедно существовать. Каким образом он подружился с Аптекарем и перебрался к нему под крышу, я не знаю, но именно здесь, во внутреннем дворике, Анри наконец-то начал реализовывать свою страсть к изобретательству, в результате чего посреди двора выросло странное, ни на что не похожее сооружение, которое все называли Агрегатом. Из сети тяг высовывались перепончатые, словно у летучей мыши, крылья, тянулись вверх шпили замысловатых башенок, блестели лопасти пропеллеров. Агрегат этот был, по утверждению Анри, летательным аппаратом с вертикальным взлетом, и Анри собирался испытать его в ближайшем будущем. Как я уже говорил, никто не верил в возможность того, что огромное и нелепое это сооружение способно оторваться от земли, и даже с подобающим тактом пытались объяснить Анри причины, по которым его идея неосуществима, но он, беззаботно отмахиваясь от критиков, только смеялся, обзывая их земноводными, и пренебрежительно кидал: «Приземленные, понимаешь, людишки». Вот так.

Анри много раз пытался объяснить мне революционные принципы движения Агрегата, но я не способен был их усвоить. Однако он не отчаивался и продолжал свои попытки, а я послушно внимал, потому что не хотел его огорчать. Именно при одной такой его попытке в комнату вошла Вероника и сообщила, что Аптекарь ждет нас всех в зале. А когда мы спустились, то Аптекарь известил нас, что, как ему стало известно, общество «Нефритовые врата» собирается провести перед нашей аптекой демонстрацию протеста против сексуальной эксплуатации женского наемного труда.

— А почему у нашей аптеки? — недоуменно выставил вперед огромные ручищи Эли.

— Эта дрянь Шели имеет в виду нас, — сверкнула глазами Елена.

— Что будем делать? — озабоченно спросила Мария. — Нам как раз скандала не хватает.

— Попробую с ними поговорить, — неуверенно сказал Аптекарь.

— Как же! — В голосе Елены бурлил гнев. — Эти идиотки, к которым ни один нормальный человек на пушечный выстрел не подойдет, так они с тобой и будут разговаривать! Хоть бы ты попробовал своей эрототерапией их подлечить…

— Не подействует. — Аптекарь прищелкнул языком. — Они ведь себя считают здоровыми. Ну ладно, не удастся договориться — прибегну к крайним мерам.

— К каким это крайним? — Анри подозрительно покосился на Аптекаря.

— Как сказал Всевышний, готовя Иешуа к роли вождя, «возьми палку и бей их по головам»? — предположил Эли.

— К самым крайним, — воинственно сказал Аптекарь и задрал подбородок.

На следующий день, ровно в двенадцать часов пополудни, на улице, ведущей к нашей аптеке, появилась небольшая, человек двадцать, группа женщин. Впереди шла полная дама, несущая красный флаг, в центре которого был изображен зеленый квадрат, окаймленный по кругу черной полосой. За ней шли Яэль и Шели, а позади, попарно, остальные, несущие украшенные цветами высокие шесты с вибраторами и фалоимитаторами на концах. Заключали колонну две женщины, волочившие столик и две табуретки, а чуть в отдалении поспешала еще одна дама, толкающая трибуну на колесиках.