Австралия - Terra Incognita. Когда звери еще были людьми - Соломон Шульман Страница 29

Иногда это приводило к абсурдным ситуациям. Так, например, один чешский иммигрант работал водителем скорой помощи в госпитале. Однажды он попросил хирурга разрешить ему поприсутствовать на операции. Хирург разрешил. Когда началась операция и хирург уже собирался сделать надрез, чех закричал: «Нет, нет!.. Делайте левее…» Удивленный хирург ответил, что он делает это согласно инструкции, написанной одним из лучших специалистов мира. «Верно, — сказал чех, — но я написал эту инструкцию еще до того, как стали известны некоторые дополнительные факты».

После уставшей и очерствевшей от войны Европы, где смерть и горе стали явлениями повседневными, теплое отношение простых австралийцев к новоприбывшим трогало последних до слез. «Они оставляли на моем подоконнике цыплят, овощи, фрукты и делали все это анонимно, чтобы не смущать нас, — пишет одна из иммигранток того времени. — Когда я пришла к врачу, он принял меня и не взял плату… А когда я начала благодарить его, он ответил: «Вы даже не представляете, как вы нужны Австралии»».

Правительство надеялось, что каждый иммигрант, откуда бы он ни прибыл, будет быстро и безболезненно абсорбирован австралийским обществом. Но это было далеко не так. Приехать в страну еще не означало автоматически стать ее сыном. Потребовались десятилетия моральных усилий и борьбы с собой, чтобы Австралия действительно стала домом для новоприбывшего. По официальной статистике, к 1973 году из всех послевоенных иммигрантов около четверти покинуло страну и вернулось на родину.

Вот как рассказывают о своем «вживании» в страну Сюзан и Пино — супружеская пара. Она из Венгрии, он из Италии. Их привезли в Австралию еще детьми.

Родители Сюзан к этому времени были еще молодыми людьми. Они приехали в далекую и малопонятную им страну не только пережить сложные времена, а строить жизнь. Они были простыми людьми и мечтали о простых радостях. В первый год они открыли свой маленький ремонтный бизнес. Во второй — купили подержанный автомобиль, что было неимоверной радостью. На третий год они переехали из дешевой, почти бесплатной, государственной квартиры, которую предоставляла иммигрантам страна, в дом, который они сняли. На четвертый год они смогли приобрести машину получше и впервые за четыре года позволили себе поехать на ней в отпуск на отдых. На пятый год они осуществили извечную мечту всех иммигрантов — купили собственный дом с куском земли.

Но, как отмечает Сюзан, родителям было все же легче, чем детям. Мир детей зачастую бывает жестче и нетерпимее.

Детям хотелось поскорее стать настоящими австралийцами, перестать быть «другими» в глазах своих местных сверстников. Они старались перенимать их манеры, язык, поведение, привычки, избавляться от акцента, которого они стеснялись. Но как только их школьные друзья встречались с их родителями, все возвращалось на круги своя. Поведение родителей, одежда, манеры, язык — все было другим, и это автоматически переносилось и на детей, делая и их «другими» в глазах сверстников.

Почти то же самое вспоминает и Пино. Его итальянская «оливковая кожа», привычка приносить в школу на ланч бутерброды с колбасой, не говорящие по-английски родители и растущие за домом на грядках помидоры вместо клумб с цветами, как принято в австралийских домах, создавали у сверстников тот же эффект «отчуждения». Сам он говорил с австралийским акцентом, копировал местный мальчишеский сленг, любил австралийские виды спорта, ему снились австралийские сны, но все равно он был «другим». Как-то Пино предложил своей австралийской однокласснице, которая ему нравилась, быть его «подружкой». Она согласилась. Они уже собрались было вместе идти домой, как вдруг к ним подошла другая девочка и спросила у подружки: «Неужели ты пойдешь с этим «wog»?!» ^[34]

Как вспоминает Пино, на его еще детские мозги это подействовало как шок. Ему казалось, что Австралия отвергала его как личность, и он решил отвергнуть ее и вернуться к своим корням. Он решил стать итальянцем. Тогда он еще не знал таких слов, это произошло спонтанно, как протест. С этого момента он начал учить итальянский язык, петь итальянские песни, есть итальянскую еду, ходить в итальянские кафе. Но и это не помогало. Он не чувствовал себя ни итальянцем, ни австралийцем. Он был зол на своих родителей, привезших его сюда, он был зол на постигший его кризис личности, кризис идентификации, что происходило с детьми многих иммигрантов.

И тогда Пино решил излечить себя возвращением в прошлое. Он поехал на родину своих родителей — в Сицилию, где и он родился. Ему казалось, что там, в привычной для него обстановке, которую он помнил с детства, он излечится от кризиса и вернет душевное равновесие. Там он найдет то теплое, родное, привычное, которое когда-то оставил.

Но и этого не произошло. Внешне все там было как прежде, но все было для него другим. Таких полетов было несколько, и, улетая из Австралии в Сицилию, он каждый раз думал, что больше никогда не вернется в Австралию, а улетая обратно, думал, что больше никогда не вернется в Сицилию.

Пино подрос, женился, и свой медовый месяц они с женой провели в Сицилии. Их тепло встретили близкие им люди — дяди, тети, родственники. Как говорит Пино, «я впервые до глубины души ощутил, что это то место, где я родился. Это мой дом. Вокруг меня моя семья… Я открыл для себя свое прошлое и свою историю. Я был счастлив, что ко мне вернулось душевное равновесие, я в ладах со своей жизнью».

Теперь он уже спокойно возвращался в Австралию. Ощущение было такое, что он гостил у родителей, в доме детства, и теперь возвращается к себе домой. Как говорит Пино: «В этом году я впервые с удовольствием праздновал наш замечательный праздник — День Австралии» ^[35].

У этой истории счастливый конец. Но далеко не все истории заканчивались так. Особенно когда «кризис личности» наступал у родителей и они после пяти-десяти лет пребывания в Австралии пытались вернуться на родину. «На какую родину?» — удивленно спрашивали повзрослевшие дети. Их язык, культура, интересы были уже здесь, а не там, они были австралийцами. Так нередко начинался развал семьи.

Естественно, что подобные проблемы не миновали и выходцев из России. Это происходило в силу многовековой изоляции страны: русская ментальность труднее преодолевала барьеры культур и болезненнее вписывалась в другой образ жизни. Русские стремились замкнуться в мирке соотечественников, создавая русскоязычные школы, религиозные островки. Особенно это относилось к выходцам из СССР, для которых взаимоотношения человека и государства были совершенно другими, нежели в свободном мире, где они сейчас оказались.