Лучшие годы мисс Джин Броди. Девицы со скудными средствами - Мюриэл Спарк Страница 29

— Что ты собираешься делать во время летних каникул, Роуз? — спросила мисс Броди.

— Папа везет меня на две недели в горы. А потом — не знаю. Может быть, буду время от времени позировать мистеру Ллойду.

— Отлично, — сказала мисс Броди.

Делиться с Сэнди сокровенной информацией мисс Броди начала после следующих летних каникул. Той ранней солнечной осенью они по окончании уроков нередко играли в гольф.

— Все мои честолюбивые замыслы, — говорила мисс Броди, — связаны с тобой и Роуз. Другим девочкам говорить об этом не нужно, чтобы не возбуждать зависть. Я возлагала некоторые надежды на Дженни, она такая хорошенькая, но Дженни стала какой-то скучной, тебе так не кажется?

Вопрос был не без подтекста, потому что подразумевал то, что уже зрело в голове Сэнди. За последний год Дженни наскучила ей, и Сэнди осталась в одиночестве.

— Не кажется? — повторила мисс Броди, возвышаясь над Сэнди, готовившейся выбить мяч из бункера. Сэнди произвела резкий удар нибликом ^[41] и, послав мяч чуть дальше полукруга, сказала:

— Да, есть немного.

— Были у меня надежды и на Юнис, — минуту спустя продолжила мисс Броди, — но она, кажется, увлечена каким-то мальчиком, с которым ходит в бассейн.

Сэнди еще не вышла из бункера. За ходом мысли мисс Броди порой, когда она начинала пророчествовать, уследить было трудно. В этих случаях следовало проявить терпение, чтобы понять, к чему она клонит. Сэнди подняла голову и посмотрела на мисс Броди, стоявшую на гребне бункера, в свою очередь располагавшегося на гребне холмистого поля. Та выглядела восхитительно — в серо-лиловом твидовом костюме, с теплым загаром, все еще покрывавшим кожу после недавних каникул, проведенных в Египте. Разговаривая с Сэнди, она смотрела на раскинувшийся у подножия холма Эдинбург.

Сэнди вышла из бункера.

— Юнис, — говорила мисс Броди, — остепенится и выйдет замуж за какого-нибудь человека свободной профессии. Возможно, мое воспитание окажется для нее небесполезным. Мэри… ну, Мэри… На нее я никогда не возлагала никаких надежд. Правда, когда вы были еще маленькими, мне приходило в голову, что из Мэри что-то получится. В каком-то смысле она была даже трогательной. Только уж больно она меня раздражает; я бы скорее предпочла иметь дело с негодяем, чем с дураком. Не сомневаюсь, Моника с отличием получит степень бакалавра, но нет у нее духовной интуиции… и именно потому…

Настала очередь мисс Броди бить по мячу. Она решила помолчать, пока зрительно не определит расстояние и не нанесет удар, после чего продолжила:

— …и именно потому у нее дурной характер, она ничего не понимает, кроме своих значков, символов и расчетов. Ничто не делает людей такими невыдержанными, как отсутствие духовной интуиции, Сэнди, вот почему мусульмане такие невозмутимые — они в избытке наделены духовной интуицией. Мой переводчик в Египте никак не мог смириться с тем, что пятница у них считается Божьим днем. «Каждый день — Божий», — сказал он. Мне эта мысль показалась очень глубокой, я почувствовала себя посрамленной. Мы уже распрощались накануне моего отъезда, но — ты представляешь себе? — я уже сижу в поезде и вижу: по перрону идет мой переводчик с дивным букетом цветов для меня. В нем было истинное достоинство. Сэнди, у тебя ничего не получится, если ты будешь горбиться над короткой клюшкой, отведи плечи назад и склоняйся ровно, от пояса. Он был замечательной личностью и умел великолепно держаться.

Подобрав мячи, они пошли к следующей метке.

— Вы когда-нибудь играли с мисс Локхарт? — спросила Сэнди.

— А она играет в гольф?

— Да, и очень неплохо. — Однажды в субботу Сэнди, к своему удивлению, увидела на поле для гольфа учительницу естествознания разыгрывающей партию с Гордоном Лаутером.

— Отличный удар, Сэнди. Я мало что знаю о мисс Локхарт, — сказала мисс Броди. — Предоставляю ее склянкам и газам. Все эти женщины, преподающие в старшей школе, неисправимые материалистки, они являются членами Фабианского общества ^[42] и пацифистками. Именно против подобных убеждений выступаем мы — мистер Лаутер, мистер Ллойд и я, — когда остается время от борьбы с узколобыми недоучками, работающими в младшей школе. Сэнди, я уверена, что у тебя близорукость, ты всегда щуришься, когда смотришь на человека. Тебе нужны очки.

— Ничего подобного, — раздраженно ответила Сэнди, — так только кажется.

— Это действует на нервы, — сказала мисс Броди. — Знаешь, Сэнди, дорогая, все мои честолюбивые помыслы связаны с тобой и Роуз. У тебя есть интуиция, быть может, не совсем духовная, но ты девочка глубокая, а у Роуз — инстинкт, да, у Роуз инстинкт.

— Быть может, не совсем духовный, — ехидно вставила Сэнди.

— Да, — согласилась мисс Броди, — ты права. Но будущее у Роуз есть именно благодаря ее инстинкту.

— Благодаря своему инстинкту она знает, как позировать для портретов, — добавила Сэнди.

— Вот это-то я и имею в виду, когда говорю о твоей интуиции, — подхватила мисс Броди. — Мне ли не знать, ведь пора расцвета подарила мне и интуицию, и инстинкт.

Чтобы в полной мере разобраться в собственном нынешнем состоянии, Сэнди ходила к Сент-Джайлсскому собору или Толбуту и, стоя перед ними, размышляла об этих символах мрачного и внушающего ужас спасения, по сравнению с которыми даже сожжение на костре проклятых церковью представлялось воображению веселой забавой. Ни дома, ни в школе никто и никогда в ее жизни не отзывался о кальвинизме иначе как о шутке, некогда принятой всерьез. В то время Сэнди не осознавала, что для ее социального окружения внешние проявления особенностей, свойственных ее городу, не характерны настолько, насколько они характерны для социальных кругов эдинбуржцев чуть более высокого или — даже в большей степени — чуть более низкого, чем ее собственный, уровня. Она вообще не ощущала принадлежности к какому бы то ни было классу. Во внешнем проявлении образ первых пятнадцати лет ее жизни ничем не отличался от образа жизни любого подростка, выросшего в любом предместье любого города Британских островов. Ее школа с системой конкурирующих друг с другом сестринств могла с тем же успехом находиться в Илинге ^[43]. Теперь же она понимала лишь то, что некое особое качество жизни, присущее одному Эдинбургу и никакому другому городу на земле, существовало всегда, но было ей совершенно неведомо, и сколь бы ни было оно ей чуждо, ощущение того, что ее в свое время его лишили, не отпускало; каким бы оно ни было чуждым, она желала знать, что оно собой представляет, и освободиться от защиты, коей ограждали ее от него люди сведущие.