Барашек с площади Вогезов - Катрин Сигюрэ Страница 29

– Нет, – ответила я. – Это воспоминание об Ангеле.

– Я никогда ничего не пойму в твоей религии, – вздохнул Эрик и отправился спать, не расслышав заглавности первой буквы. Но если подумать, мадам Антон правильно выбрала имя своему сыну.

Мне удалось уснуть, утонувший в подушках ягненок спал у меня на плече.

В три часа утра я почувствовала, как кто-то сосет мой свитер. Это не мог быть месье Жуффа, который получил прекрасное образование в пансионе Жуаньи. Вслед за этой мыслью я поняла, что сосунком мог быть только барашек. Про барашка говорят «жует», но на мой слух это грубо, ведь Туа не верблюд. Свитер он сосал совершенно очаровательно, и мое сердце радовалось. Я смогла поставить Туа на пол, и он сразу же принялся топать своими копытцами по восточным коврам, а я тем временем наполнила ему бутылочку. С едой он управился за шесть минут, наполовину сжевав соску от счастья, и сразу же уснул, как новорожденный, у камина.

Совершенно успокоившись, я вышла под дождь и взломала замок на каморке садовника. Оттуда я взяла лопату и тачку и выкопала все тисы, которые стоили, поверьте мне, тысяч пять евро! Все это я отвезла к соседнему дому и выложила на тротуар, чтобы отвлечь от себя подозрение. Земля была мягкая, и управилась я довольно быстро – за три четверти часа. Я даже закопала ямы и притоптала землю, в общем, сделала все, как надо.

Дома я так и не легла спать. Залезла в айфон и стала составлять список друзей – двадцать два человека, присылавших мне эсэмэски, когда я была на Корсике. Я решила пригласить их всех на большой праздник по случаю моего возвращения в Париж. В списке оказались люди, с которыми я давно не встречалась и которые вряд ли встретились, если бы не мой добрый гений. Три политика, бывший бомж, продюсер кино, врач-умеющий-лечить-все, доктор Берже (вы помните, психиатр), советник парижской мэрии по вопросам детских садов, садовник, которого я совратила и в каморке которого побывала ранним утром. Женщин совсем немного, даже если считать Аниту, самую знаменитую из них, трансвестита из Булонского леса. Надеюсь, также придут друзья моего детства, ставшие теперь крупными персонами, и среди них один приятель, не бросивший занятия теологией.

Поскольку я обычный человек, в моей жизни присутствуют самые разные люди; да, господа судьи, я не пренебрегаю ничем и никем. Но я не овца и не намерена рассматривать мою жизнь как пастбище, поэтому не приближаю к себе тех, кого бы мне хотелось пощипать. И жаль, конечно, но среди приглашенных не будет тех, кто не имеет отношения к моему барашку. В первую очередь я имею в виду Незнакомца с площади Вогезов. Все это время он был в моих мыслях, как вошь в голове: я боялась, что он узнает, что я завела себе пару, и подумает, что Туа занял его место. Сказать, что Туа – это брошенная ему кость, означало бы дурновкусие из-за пасхальной бараньей ноги (которая как блюдо весьма оскорбительна). Туа – это моя жизнь. Но есть еще и жизнь после жизни. Однако я не должна оправдывать себя даже один на один с моей совестью: в конце концов, я у себя дома! (Примерно так возопит мой внутренний голос, когда я встречусь с Незнакомцем с площади Вогезов, гуляя с Туа на руках.) Так что там с моим списком? Он разрастался и разрастался. Я старалась объединить всех вокруг праздничного события, предполагаемого через неделю; этот же список мог пригодиться, если нам придется ежемесячно отмечать мой день рождения. Взглянув на Эрика Жуффа, лежавшего в моей кровати (он оставил открытой дверь), у меня появилась волшебная мысль: надо организовать брит мила! Праздник обрезания моего барашка! Вне всякого сомнения, это должно понравиться, так как люди любят посмеяться, к тому же обычай можно привить, и это будет вообще грандиозно!

– Спасибо за мысль! – бросила я Эрику, кивая на его необрезанную и, значит, менее вызывающую штуку, которая в настоящий момент несла в себе смирение. Он тотчас же прикрыл ее обеими руками, заодно обнаружив, что лежит голым.

– Ты считаешь себя Адамом? – сказала я, смеясь. Но, вспомнив о земном рае, согнала улыбку с лица. Только на Корсике люди сталкиваются с библейскими запретами, а здесь Париж… Эрик не был Ангелом. В некотором смысле он был даже его антиподом, особенно если иметь в виду, что с момента моего возвращения в Париж от Ангела я не получила ни звонка, ни эсэмэски. Когда месье Жуффа решил, что наша история закончилась, по той причине, что он «слишком счастлив», когда нас разделяли не только двор, но и целое море, он все равно писал мне эсэмэски и иногда даже пространные послания, которые я находила в своей почте. Я, конечно, не ответила ни единым словом. С человеком из сферы высокой политики это было бы рискованно, так как политики любят искажать смысл слов. Это подтвердило чтение по диагонали его эпистолярных шедевров. Как правило, политик не является интеллектуалом, часто он ограничивается дипломом Национальной школы управления, а это означает, что ему требуется знать процент занятых в сфере обслуживания людей и прочие глупости, но не более того, – уж я-то знаю, о чем говорю. В развитие моей мысли в шесть часов утра Эрик сделал заявление, в котором, по моим подсчетам, было от десяти до восьмидесяти трех процентов правды, а может быть, и лжи, – мои мысли были заняты другим, чтобы с этим разбираться.

– Думаю, буду разводиться, – объявил он, как бы между прочим. – Мне очень плохо, я почти не сплю, я уже дошел до предела.

В этом было явное преувеличение, так как у меня он проспал около шести часов – не так уж и плохо. Он явно был в плохом настроении, но я его успокоила: планеты продолжают вращаться как прежде, а для того, чтобы все пошло наперекосяк, было бы достаточно небольшого отклонения Плутона от его обычного положения на орбите, но этого не произошло, значит, все развивается эволюционно. На самом деле я ничего не знала о движении планет и редко задумывалась об их взаимосвязи с событиями земной жизни; мне кажется, что это полная тарабарщина. Но Эрика мое заявление успокоило, и он снова уснул, еще раз опровергая собственные слова.

Туа был все это время в гостиной – лежал, свернувшись клубочком, на ковре.

Месье Жуффа, напомню, спал в моей кровати и был голый, как червяк (очень люблю это сравнение), но, в конце концов, мои короткие ночнушки были ему не по размеру. Все это важно сказать, потому что в восемь часов утра Тина Тернер начала выпевать «You are the best», и я открыла глаза. Потом я открыла дверь и со стопроцентной точностью увидела, что это была мадам Жуффа!

Как она была прекрасна на рассвете в начале мая… Ни капли макияжа, морщинки образовывали на коже цвета беж гармоничные узоры, рот был розовым, волосы отливали чернотой… без всякого преувеличения можно было бы сказать, что передо мной стоит пятидесятивосьмилетняя Белоснежка. Надеюсь, она хорошо оденется в день судебного заседания…

К сожалению, у меня не было времени спокойно любоваться ею.

– Я ищу моего мужа, и я знаю, что он здесь! – сказала она твердо и, пожалуй, резковато.

– Конечно! – ответила я, рассчитывая успокоить ее, поскольку она, вероятно, думала, что если он и здесь, то сию минуту исчезнет как мираж. – Входите, прошу вас.

Мадам Жуффа вошла твердым шагом, что довольно симптоматично, учитывая, что она переступила порог незнакомого дома, куда ее вежливо пригласили. Я широко распахнула перед ней украшенные резьбой двери в гостиную, и мадам Жуффа вскрикнула, увидев Туа, который вскочил и, переступая с ножки на ножку, принялся голосить: «Бе-е-е-е-ееее!..»