Совпалыч - Виктор Солодчук Страница 29

Я лежу на белоснежном облаке, надо мной синеет небо, а где-то внизу, в тропосферной дымке видна земля с микроскопическими линиями железных дорог, капельками озер и разноцветными лоскутами городов и деревень. Вот я и умер. Что же, приятные ощущения. Если бы знал, сделал бы это гораздо раньше. Облако поднимается все выше, ветерок обвевает мои босые пятки, и я замечаю, что на мне совершенно нет одежды. Это логично. Зачем теперь одежда?

— Привет.

— Привет, — я поворачиваюсь на бок, и вижу рядом с собой Любу. — Как дела?

— Теперь совсем хорошо, — Люба сладко потягивается.

— Тебе не холодно?

— Нет, а тебе?

— Мне — очень хорошо.

— Смотри внизу город.

— Ага. У самого моря. Вон, видишь — порт. И пляжи. И люди загорают.

— Да. А мы здесь загораем. Здесь лучше, правда?

— Правда. Потому что ты.

— Потому что ты.

— Вставайте! Иван, подъем! Вас везде Абрамыч ищет. Злой, как черт.

Все летит куда-то вниз, я открываю глаза и вместо неба вижу испуганного Саблина. Прекрасное облако испаряется, я слышу на зыбкой границе сна и яви крик Любы: «Идите к черту с вашими сеансами, я не радиопередатчик!», а воздух каюты номер семь становится все плотнее и тяжелее и, в сравнении с тропосферными ветерками, кажется непригодным для дыхания.

— Что случилось? — я сажусь на кровати с твердым намерением высказать Саблину все, что думаю о людях, которые будят других людей.

— Капитан скомандовал всплытие и подъем флага. Кажется, вас высаживают.

В каюту вбежал шумный Абрамыч:

— Саблин, выйди!

Оставшись со мной наедине, комиссар размахнулся и несильно заехал мне кулаком в скулу.

— Абрамыч, ты что? — крикнул я не столько от боли, сколько от неожиданности, и получил еще один удар, посильнее и в челюсть.

— Во-первых, я вам не Абрамыч, а товарищ комиссар. Во-вторых, собирайтесь, вы приехали. А в-третьих, дал бы я тебе сейчас как следует, да устав не позволяет.

— За что, Абрам… товарищ комиссар?

— Сам знаешь.

— Сам не знаю, — ответил я твердо. — Извольте объясниться.

— Только не делай вид, что ты к Любе не приставал.

— Что? — я подумал, что ослышался.

— К Любке-разведчице. У нее только что совпалыч с Большой Землей медным тазом накрылся. Вместо того чтобы во сне стратегическую информацию передавать, она в облаках летала. Говорит, из-за тебя все. Закрутил голову девке?

— Из-за меня? — я готов был расплакаться. Только из-за меня? — Да она сама…

— Что — сама? — внимательно спросил комиссар.

— Вот, читайте, — не соображая уже ничего, я сунул ему открытку с ангелом.

— Таак… — протянул он. — Ну ладно, она. Но твоя голова где была? Она, к тому же — малолетка!

— Не знаю, товарищ комиссар, я сегодня ничего про голову. Считайте, нет ее у меня. Вам, кстати, за это тоже спасибо, — я потер ушибленную челюсть.

— Да будет тебе, Вань, дуться, — примирительно ответил Абрамыч. — Прости меня. Я сам разволновался. Только на эту девчонку в Москве целый институт работает третий месяц, понял? А ты — облако. Эх… — комиссар махнул рукой. — Давай, собирайся быстро, с вещами. Подъем флага через пятнадцать минут, в твою честь, между прочим.

Всплывший «Гаммарус», покачивался на мелкой волне и с удовольствием подставлял мокрые бока молодому утреннему солнцу. Команда в белой парадной одежде выстроилась по левому борту, за которым в нескольких милях просматривалась береговая линия. Я держал в руке свой саквояж, где был надежно упрятан футляр, полученный вчера от Беспрозванного. Сам капитан стоял рядом, не произнося ни слова.

— Скажите, — обратился я к нему, не выдержав молчания, — что теперь с ней будет?

— С Любовью? Домой, наверное, отправим. Зря вы, это, конечно… Ну да не мне судить.

— Да как-то само собой получилось. Еще лилии эти…

— Да я не об этом. Письмо вы зря показали. У девчонки теперь проблемы начнутся. Ладно уж, она способная — выкрутится. А насчет всего остального… Знаете, сожалеть не о чем. Все правильно. Лет тридцать назад я на вашем месте, скорее всего, так бы и поступил.

— Можно мне хотя бы минуту с ней поговорить? — осмелел я.

— Нет, друг мой. Больше вы ее не увидите. Жизнь — удивительное путешествие по самому справедливому из миров. По курсу встречаются очень красивые места, но жалеть о том, что они неизбежно остаются за кормой — значит не заметить новых, еще неизведанных островов, материков, планет и вселенных. Порт назначения и приписки на всех один, там и встретимся. Да сейчас и времени нет.

Я увидел, как Абрамыч поднял руку с хронометром и начал обратный отсчет.

— Девять, восемь, семь, — хором считали моряки. — Три, два, один…

— Полдень! — Абрамыч махнул рукой. — Поднять флаг!

Верх поползло свисающее полотнище. Добравшись до конца, флаг дрогнул, поймал ветер и резко развернулся. Я снова ничего не понимал. Вместо вполне ожидаемого флотского креста на флагштоке реял прямоугольник бесцветного шелка. Сквозь прозрачный флаг легко различались облака, и даже чайки.

— Что это? — спросил я капитана.

— Наш флаг. Его прозрачность символизирует чистоту намерений и покой желаний. Прощайте, Харламов Иван Иванович. Может быть, еще свидимся.

Беспрозванный направился в сторону белоснежного строя, встал на правом фланге, и взял под козырек.

— Ни родины, ни флага! — гордо произнес капитан.

— Ни родины, ни флага! — громыхнул хор из пятидесяти крепких глоток.

По левому борту была пришвартована легкая парусная шлюпка, в которую меня усадил Абрамыч. Сопровождаемый крепкими шутками комиссара, перемешанными с рекомендациями начинающему яхтсмену, я оттолкнулся веслом от «Гаммаруса», и через пять минут вокруг меня была только бесконечная вода. Руководствуясь советами, я кое-как поднял парус. Тонкая нитка берега стала медленно приближаться.