Реквием по Наоману - Бениамин Таммуз Страница 29

– Из всех людей, исключая Биберкраута, ты мне ближе всех, – сказала Белла-Яффа брату Ури, приехавшему в летний дом проведать сестру, – и потому, Ури, я прочту тебе фрагмент из дневника Эликума, нашего покойного дяди. Послушай и скажи мне свое мнение.

Извлекла Белла-Яффа тетрадку, которую принесли два солдата в дом ее отца на следующий день после похорон Эликума, вынула закладку между страничек и прочла:

«…Из всего, что я знаю о членах моей семьи, представляется мне весьма непонятная картина. Если бы меня попросили сделать отчет об отце моем и матери, всё, что я мог бы сказать, выразилось бы в кратком описании: отец – глыба молчания и прилежания, лишенного всякой цели и вкуса. Мать – комок страстей, которые текли по узкому, скучному материальному руслу и высохли. А если попросят меня рассказать о дедушке моем Эфраиме, то скажу, что это – большая, мощная, красивая гора, но чем более ты карабкаешься на эту гору, тем более отдаляешься от нее. В конце концов доберешься до вершины и встанешь там в одиночестве, ибо там нет ничего, кроме уверенности, что гора эта не рухнет. О дяде Герцле я сказал бы, что он выбрал позицию насмешника по отношению ко всем нам, ибо в раннем детстве открылось ему нечто важное и трудное, и с тех пор он улыбается и курит трубку, чтобы не кричать. Но у всех этих людей, включая и брата моего Оведа, есть нечто общее и именно это общее пугает более всего: они не знают и не чувствуют ничего, что не служит им впрямую, сразу же и в их пользу. Уверен я, что все эти люди, которых я упомянул, вообще не знают об уничтожении европейских евреев, к примеру. Это как-то прошло через них, оставив лишь раздражающее и скучное впечатление. Я даже рискну сказать, что они не знают о создании ивритского государства в Эрец-Исраэль несколько месяцев назад, а осведомлены только в той степени, насколько все эти беспорядки впрямую касаются цен на апельсины, цен на земли, порядков в судебной и налоговой системах. И если я прав в своих оценках, то как это случилось, что я принадлежу к этой семье, плоть от ее плоти? Я ведь осведомлен не только об общих бедах мира, но еще о некоторых вещах: о сердечных разрывах в любви, о ностальгии по местам, в которых меньше безобразия и позора, о невероятной силе притяжения души человека к окружающему его пространству, до того, что он ностальгирует по смерти, как и я ностальгирую по ней и надеюсь, что она придет вскоре. Думаю, что в моей семье есть и другие люди, которых не знаю и которые похожи на меня. Кто они? Все уже на том свете или еще не родились? Есть у меня желание сказать им: возьмите меня в свой круг. Помните, я один из вас».

Белла-Яффа отложила тетрадь и посмотрела на брата, – Ты спрашиваешь, являюсь ли я одним из тех, кто похож на Эликума? Или ты хочешь сказать, что он похож на тебя? – спросил Ури.

– Я уже ответила ему, – сказала Белла-Яффа, – давно написала ему в моем дневнике.

– Мне семья, описанная дядей Эликумом, незнакома, – сказал Ури. – Иногда я слышу какие-то туманные, размытые рассказы, о которых трудно судить. Одно ясно: я не Эликум, но и не похож на других, которых он описывает. Я – некая смесь. Большее во мне подобно тому, что во всех членах семьи, но есть и небольшая часть от иных, и часть эта во мне достаточна, чтобы понять, о чем Эликум пишет, но недостаточна, чтобы захотеть быть таким, как он. Это ты хотела услышать от меня, Белла?

– Я хотела понять, как это возможно, чтобы люди были такими, какими их изображает Эликум. Ведь это просто чудовища.

– Чудовища? – рассмеялся Ури. – Ты ошибаешься, Белла. Это не чудовища, а воплощение двухтысячелетней еврейской мечты. Это – новый человек, здоровый человек. Я уверен, что древние наши предки были такими. Таковы все праотцы всех народов. Люди здоровые, ненавидящие печаль и бегущие от горьких воспоминаний. Здоровые люди создают государства, чтобы строить в них дома, сажать цитрусовые сады и развивать промышленность. Они убивают своих врагов и ищут сильные ощущения в свободное время. Катастрофу европейского еврейства они оставляют историкам, а от созданного ими государства хотят получать удовольствие, прибыли, пользу, силу. Тот, кто хочет из всего этого извлечь поэзию, пусть это делает. Я не знаком с поэтами в нашей семье, да и дядя Эликум не был поэтом. В лучшем случае был фантазером или, быть может, страдал от тяжелой язвы, а может, был романтиком. Ну и что?

Спустя некоторое время после этого Ионас-Иошуа Биберкраут рассказал Белле-Яффе о том, что он собирается посвятить остаток своей жизни определенному литературному проекту, и если не взяться за него немедленно, вероятнее всего, будет поздно. Речь идет об огромном словаре, где по алфавиту будут расположены существительные из ТАНАХа и Талмуда, названия инструментов, вещей, растений, сельскохозяйственных орудий. Цель такого словаря – добраться до истинных корней этих существительных, чтобы определить связь между новым государством и древним прошлым его народа на твердой основе ясных и точных знаний.

– Приведу тебе пример, – сказал Биберкраут, – зелень, называемую по-немецки Gurke мы назвали огурцом (мелафефон). Почему это сделали, неизвестно. Но ясно, что тут какая-то ошибка. «Мелафефон» это то, что арабы называют «Мела-фуф», а мы ошибочно это называем «крув» (капуста). Точный перевод с иврита слова «ли-пуф» – обмотка, клубок обмотанных друг вокруг друга листьев. А «крув» это скорее не капуста, а читается как «херув», в множественном «херувим» – Ангелы. А почему весь этот процесс столь опасен? Ибо незнание рождает разрыв, отключение, а оно в свою очередь рождает отчуждение, и в результате этого процесса рассыпается не только духовная культура нашего народа, но и материальная культура, и в финале мы будем стерты с лица земли.

– И как же ты собираешься добраться до истины? – спросила Белла-Яффа. – Невозможно никаким волшебством вызвать к жизни наших праотцев и попросить, чтобы они разъяснили нам эти существительные, смысл которых нами потерян?

– Вот этому я и собираюсь посвятить свою жизнь, – воскликнул Биберкраут, словно бы трубя в шофар победы, – ты поняла то, что многое умницы даже не предположили. Именно: я хочу заняться колдовством. И есть у меня подходящие для этого орудия, ибо я слышу сразу несколько языков и достаточно разбираюсь в первоисточниках. Работа эта будет тяжкой, и ты, друг мой, сможешь мне в этом помочь, ибо у тебя чуткое ухо и чувствительное сердце, и ты знаешь греческий, не говоря уже о других языках.

В 1960 Биберкраут перенес свои пожитки и библиотеку в летний дом, и Белла-Яффа сообщила родителям, что оба будут жить на то, что они выделяют ей одной, и у Биберкраута есть немного денег от пенсии, на которую он преждевременно вышел с преподавательской работы. Овед и Рахель одновременно посмотрели друг на друга, и Овед сказал:

– Представь себе, что это произошло бы здесь, в Иерусалиме, на глазах у всех.

И Рахель сказала:

– Это твоя семья, не моя. У нас таких нет.

В течение последующих четырнадцати лет Биберкраут и Яффа-Белла будут погружены в работу над словарем, и только известно, что в 1974 году они дойдут до буквы «Бет».