Наша тайная слава - Тонино Бенаквиста Страница 29

С того времени, как заболел их ребенок, родители тщательно следили за правильным употреблением слова «несчастье» и его синонимов.

Они и сами когда-то были из тех, кто кричал о катастрофе при малейшей неприятности, но, наплакавшись по-настоящему, уже не выносили, чтобы при них смешивали простую незадачу и подлинную беду. Человек, чуть что готовый помянуть свои невзгоды, редко скорбит о них, как утверждает. Ужас, говорите вы? Удовлетворитесь старым добрым беспокойством, ужас вам не по средствам, и молитесь, чтобы он вас миновал. Вы совершенно опустошены душевной мукой? Если бы вам и впрямь довелось испытать душевную или физическую боль, вас, при вашей претенциозности, сочли бы неженкой и трусишкой. И впрямь надо быть малодушным, чтобы оправдывать фатальностью свои собственные промахи! Поберегитесь, проклятие падает лишь на того, кто его призывает. Если кто влачит свой крест, будто пляжную сумку, тот достоин однажды пережить настоящее испытание. Невозможно сегодня почувствовать смятение в душе и не впасть в неизбежную депрессию с последующим лечением. Горе, тоска, такие красивые слова для столь изысканных страданий, да что с вами такое?..

— Дорогой, ты не забыл, что у малыша сегодня встреча?

— Какая встреча?

— С профессором Рошбрюном.

— Все остальные потерпели неудачу, неужели ты думаешь, что этот Рошбрюн окажется лучше?

— У тебя десять минут, чтобы собраться.

Прежде отец сослался бы на утомительный день и отказался от встречи. Сегодня вечером он поспешил сменить рубашку. Ожидая его, мать осмотрела себя с ног до головы в зеркале шкафа, приняла позу в три четверти, чтобы скрыть изгиб, который считала некрасивым, потом положила руку на живот, чтобы проверить его упругость. Напрягла брюшные мышцы, слегка выгнула спину, выпятила грудь. Прежде она пожалела бы о своей красивой девичьей фигуре, сегодня поздравила себя с тем, что осталась такой же даже в горе.

— Я отменил Лагардов на завтрашний вечер, — сказал он. — Думал, они пригласили нас чисто по-дружески, но на днях узнал, что у Фреда проблемы с торговым отделом и он хочет, чтобы я его прикрыл.

Прежде он запросто примешал бы свою профессиональную жизнь к семейной, ни с кем не посоветовавшись. Теперь работа оставалась на работе.

— Лагарды? Это те, что обожают каньонинг и имбирный сорбет? Уж как-нибудь переживем.

Он рассмеялся. Их совсем недавнее сообщничество проявлялось всегда неожиданно. Они обменялись нежным взглядом, в котором снова сквозила былая беззаботность.

— Пойду за Жюстеном, мы подождем внизу.

Ребенок лежал в своей комнате, в той же позе, что и два часа назад, — свешивающиеся с постели руки, мертвые глаза. Она склонилась к его уху, прошептала его имя и взяла за руку, холодную из-за слишком большой неподвижности.

Маленького Жюстена нашли таким вскоре после его десятого дня рождения — окаменевшее тело, в застывшем взгляде не поддающееся расшифровке выражение, любопытная смесь тревоги и скуки. После серии обследований специалисты утверждали, что ребенок не утратил ни своих двигательных, ни чувственных, ни умственных способностей, но ни один не смог объяснить это состояние психического ступора, которое обычно является следствием крайнего насилия. Поневоле заподозренные родители клялись в своей невиновности: он же не получил никакой травмы! Еще вчера энергия била через край, и он с таким воодушевлением ждал своих летних каникул! Прекратите на нас так смотреть! С этого прецедента и началась битва специалистов, всех, кому не терпелось дать свое имя небывалой патологии, пока и они не замкнулись, за неимением диагноза, встоль же совершенной немоте, как и у ребенка. Потерявшие голову родители покинули практиков, торопливо потрясавших своими невразумительными идеями, и сблизились с теми, кто ратовал за более безыскусный, более человечный подход, как они говорили. Один из них пришел к заключению, что Жюстен покинул место обитания. Иными словами, в доме все осталось на своих местах, он по-прежнему был теплым, чистым и опрятным, но его обитатель улизнул, словно почувствовав неизбежность какого-то катаклизма. Другой врач, женщина, утверждала, что, наоборот, Жюстен остался в жилище, но позаботился защитить свое уединение, воздвигнув разнообразные препятствия в виде запертых дверей, радаров, колючей проволоки, и каждое из них требовало своего ключа или какого-нибудь высокоточного орудия. Мать ухватилась за этот второй образ, хотя и заменила его другим, который, на ее взгляд, лучше описывал состояние ее дорогого малыша: в ее представлении тот был сейфом с сокровищами, комбинацию которого никто не знал. Чтобы ее найти, отныне ей требовалось слушать сердце своего ребенка, как врачу со стетоскопом. Отец склонялся к образу сейфа, хотя некоторыми вечерами, теряя терпение, был не прочь подломить его фомкой.

Мать погладила щеку сына, подыскивая формулу. Она заметила, что Жюстен иногда реагировал на какую-нибудь фразу, словно ей удалось добраться до его сознания невесть каким окольным путем. В день, когда перед телевизором она его спросила: Хочешь, переключу на другой канал? — мальчуган промычал категорический отказ. А совсем недавно она ему сказала: Досадно оставлять твои почти новые роликовые коньки в кладовке. Можно я подарю их Бенуа? Меньше чем через минуту по щекам ребенка потекли слезы. Но когда такие чудеса случались, было невозможно их воспроизвести, формулы теряли свою силу, словно Жюстен, один раз угодив в ловушку, больше уже туда не попадался. Сегодня вечером она попытала прозаическое:

— Прогуляемся по городу?

Вопреки всякому ожиданию она заметила, как дрогнули его ресницы, незримо для любой другой матери, словно бабочка чуть качнула крыльями, один-единственный раз, но не оставлявший никаких сомнений: Жюстен отреагировал! Конечно, она видела, причем во многих его непроизвольных движениях, в подрагивании губ, в нахмуривании бровей, но сейчас это действительно походило на волеизъявление мальчугана, свидетельствовало о его потребности общаться, оставить свою броню молчания. Это моргание стало вспышкой радости, разорвавшей мрак, передышкой, предоставленной силами зла, букетом поцелуев сына своей матери. Но главное, это было ярким обещанием возврата к нормальности, к той прелестной поре, когда ребенок озорничал и шумел. Или совсем наоборот, когда ему случалось так увлечься какой-нибудь книгой, что он забывал о матери.