Богиня песков - Екатерина Смирнова Страница 29

Город был маленький, но разделенный на четыре части, и одной стороной выходил к морю.

Одна часть была шумной, там, где круглые окна глядели в море, портовый квартал уходил вниз и корабли растворялись в синих полосах тумана, вторая – каменной, где почти не росли цветы, но люди жили за высокими стенами и укачивали детей, сидя на пороге, третья – обычная, разноцветная, как многие города; там кричали о новостях, продавали и покупали – а в той, зеленой, где редкие особняки благородных господ прятались в пышных садах, стоял ничей, полуразрушенный дом, и поэт поселился там, где никто не знал его. Собственно, и он никого не знал.

Он это помнил точно, хотя не мог сказать, умирал он здесь или просто – жил.

В прежние два года поэт любил бывать там, где можно было нарваться на нож, потому что жить в десятый и двадцатый раз было невыносимо, но теперь все больше и больше времени требовалось для того, чтобы вспомнить, кто он и откуда он взялся. Если бы удалось прожить хотя бы год или полтора, чтобы память не казалась сказкой и не таяла в тумане…

Местность за пределами города была ему незнакома. Казалось, что кто-то, воскрешая, успел мазнуть по холсту, одним пятном создав облик – маленький человек, мощеная улица, дома из разноцветного тесаного камня, буйство зелени, горы… Художник был очень талантлив, но не успел сделать больше одного мазка. Города, в которых он оживал, казались ему точками на карте. Остальное было белым пятном.

Поэт задавался вопросом, почему он не оживает в пустых городах, в лесах Зеленого пояса, в середине пустыни. Очевидно, в этом была виновата сила, воскрешавшая его. Сила притягивала его к похожим людям, как тот-камень притягивает железо. Он отвечал этой силе, стоя на краю смерти, и все больше слов просилось наружу. Чаще всего они вспыхивали, как маяк, в последний миг, когда он уже был мертв, но продолжал тянуться к свету, и, воскресая, он продолжал разговор с самим собой.

Иногда его убивали за то, что он начинал выкрикивать бессвязные слова, стоя посередине площади.

Опять нужно было добывать еду, ночами было холодно, ходить от дома к дому ему наскучило еще в прошлый раз, до смерти, и он воровал ночью в соседских садах, не боясь сторожей.

В одном таком саду он и попался, и ему бы, конечно же, досталось, но наученный горьким опытом поэт может очень быстро бежать. Он и бежал, бежал со всех ног, нырял между изгородей, как ящерица, а когда пришел в себя, оказался у ворот какого-то дома.

Погоня – два человека, даже смешно – еще рыскала по садам. Но и два человека могут убить, если разозлятся, и поэт толкнул калитку, ведущую во двор. Она отворилась.

Во дворе было тихо-тихо. Окна дома не светились. Где-то слышался тихий, почти неразличимый для человеческого уха звон. Обвивая стену и мерцая среди пышно разросшегося плюща, в темноте вились сольи. Преследователи прошли мимо, ругаясь. Он слышал их голоса за высоким забором.

Поэт посидел некоторое время, наслаждаясь тишиной, и потихоньку начал засыпать. Настала пора уходить.

Он уже почти дошел до калитки, дотронулся до защелки и замер, услышав голос.

– Эй, кто тут! Воры?

Голос принадлежал, по-видимому, еще не старику, но человеку, пожившему в свое удовольствие. В нем было пьяное довольство, но была и некая привычка командовать – наверное, поэтому поэт опустил руку, отошел от калитки и вышел на свет.

– Воры! – честно объявил он. – Стреляйте.

– Не буду стрелять – отозвался тот же голос. – И слуг не позову. Их здесь нет. Входите, будьте гостем. Мне что-то скучновато.

Поэт подумал-подумал, подошел к веранде и открыл дверь.

Перед ним открылась странная картина.

В полумраке, озаряемой масляной лампой, вились мошки. Отблески света озаряли дощатый стол, застеленный куцей скатертью, и роскошную занавесь, которой место было скорее где-нибудь в доме кичливого вельможи. Из темноты выплывал, как нос корабля, угол тяжелой рамы. На столе, застеленном тряпкой, стояло зеркало, похожее на те, с которыми еще недавно забавлялись молодые колдуны.

Время от времени раздавался тихий звон. Это ветер раскачивал гроздь мелких колокольцев, висящих у окна.

За столом сидел хозяин дома, наливая себе что-то темное из большого стеклянного кувшина.

Он был, по-видимому, невысокий, но очень худой и с очень прямой осанкой. Будто проглотил жердь от ограды, непочтительно подумал поэт и улыбнулся.

Картину дополняли две валяющиеся подушки, которым полагалось быть на сломанных сиденьях, а сам хозяин сидел на высоком стуле с отвалившейся спинкой.

– Берите себе что-нибудь и устраивайтесь поудобнее, – скомандовал хозяин дома. – У меня в рукаве нет трубки. Нечасто доводится пить с незнакомцами, особенно такими благовоспитанными, как вы.

– А если я вас убью? – спросил поэт, не трогаясь с места.

– Мне будет не жалко – махнул рукой хозяин. – Здесь так скучно ночами, что самому хочется повеситься. Но я отчаянно ленив.

– Хорошо – согласился поэт. – Но предупреждаю, я не из благородных.

– Клевать! – сосед размашисто повел кружкой. – При моем грузе родословной меня хватит на двоих.

Они сидели за столом и пили из огромных кружек – не молодое вино, как он сначала подумал, а прозаический виноградный сок. После погони очень хотелось пить. Слава умению тех, кто растит и такой виноград, а не только деревья, наполненные убийственной влагой.

О лампу бились какие-то странные насекомые, которых поэт не помнил. Может быть, и не знал.

– У меня временный перерыв в возлияниях – объяснял сосед поэту, размахивая кружкой, будто пил настойку в подвале какого-то столичного заведения. – Приходится принимать, так сказать, пустую пилюлю – делать вид, что пью, хотя и не пью. Хотя, возможно, этот сок забродит у меня в желудке в силу старой привычки. Понимаете?

– Понимаю – очень серьезно сказал поэт. – Уважаю силу непокоренной души.

– Хм…

Они помолчали.

– Как же вас зовут, уважаемый незнакомец?

– Четвертый – сказал поэт, не заботясь вспоминать имя, данное ему при рождении.

– Почему?

– Троих уже нет, а я остался.

– Понятно… Это звучит не только забавно, но и занимательно, так как меня можно назвать Пятым. Я пятый владелец этого виноградника.

– Наследственный?

– Ну нет, что вы. Я купил его когда-то давно, так как должен был иметь поместье, и живу тут всю здешнюю жизнь. Предыдущий владелец прогорел, отдал концы десяток с лишним моих друзей, а я вот все живу.

– И как виноград? – спросил Четвертый, любуясь, будто со стороны, этим спектаклем. Очевидно, хозяину дома ночное происшествие казалось забавным. Забавным, но не странным. Он ко многому привык.

– Виноград меня не особенно интересует, поэтому дела пошли в гору. Все, что меня не интересует, прямо-таки обречено на успех. Впрочем, я давно оставил все другие дела, сижу тут и пишу воспоминания… А вы чем занимаетесь, мой дорогой друг?