Плакучее дерево - Назим Ракха Страница 29

Ирен молитвенно сложила руки:

— Поверь, у меня нет сил неделю за неделей звонить окружному судье, раз за разом перечитывать их письма и пытаться понять, что вообще происходит. Я устала следить за всем этим, как какой-нибудь снайпер, в то время как ты… когда тебя вообще нет рядом. Ты самоустранился, как будто тебе вообще наплевать. Вот что я имею в виду.

Нэт уронил газету на пол.

— Так вот, значит, что ты думаешь? — Он наклонился, чтобы поднять разлетевшиеся листы. — Что мне все равно?

— Откуда мне знать, что ты на самом деле думаешь? Откуда? Когда мы вообще последний раз говорили о нашем сыне?

— Я только что о нем спросил, разве нет? — Нэт принялся небрежно складывать поднятую газету. — Я вспомнил про его день рождения. И тебе кажется, что мне наплевать? Я просто… Черт! — Он тщетно пытался сложить листы, но сдался и швырнул газету на пол. — Ты знаешь мою позицию, Ирен. Надо как-то жить дальше, иначе груз скорби сломает тебя. Ты сама это знаешь.

— Легко сказать. — Ирен отставила чашку с кофе, подняла с пола газету и аккуратно ее сложила.

— Я так говорю, потому что так оно и есть. Но если бы тебе захотелось поговорить об этом, я бы выслушал. Шэп ведь был и моим сыном тоже. Я просто хотел спросить, может, ты в курсе, не пытается ли этот Роббин… черт, я не знаю, выкрутиться, что ли? Ну, знаешь, например, отложить слушание дела, придумав какую-нибудь байку. Что-то в этом роде.

— И поэтому ты поднял эту тему? Чтобы узнать, как дела у Роббина?

— Ну да, конечно. Зачем же еще?

Ирен вздохнула:

— Прости, Нэт. Но я ничем не могу помочь. Письма от юристов лежат на комоде, если хочешь, прочти их сам. Или позвони окружному судье, у меня есть его номер.

Нэт задумчиво почесал щеку, Ирен повернулась и посмотрела на лужайку перед домом. Газон явно нуждался в подстрижке, а забор — в ремонте. Нарциссы, которые она с детьми посадила на клумбе много лет назад, неплохо бы проредить.

Нэт откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди.

— С тобой все в порядке?

Ирен не ответила.

— За последний год ты сильно изменилась. Как будто жизнь тебе больше не мила. Даже Кэрол это заметила. Она беспокоится за тебя.

Ирен снова посмотрела на мужа. С ней уже давно не все в порядке, так давно, что душевный дискомфорт перестал быть временным явлением и превратился в повседневную обыденность. Как погнувшаяся доска в паркете. Она уже было начала все отрицать: мол, у нее все хорошо, как вдруг запнулась и не договорила.

— Нет, — твердо сказала она. — Я не думаю, что со мной все в порядке. — Ее голос дрогнул. — Скорее наоборот.

Ирен нервно теребила в руках поясок от халата, не зная, чего ожидать от Нэта. Чтобы он ей что-то сказал или сделал? Какой нежности и заботы от него можно ждать? Как там сказала Блисс? Они не могут сами о себе позаботиться, не говоря уже друг о друге. В этот момент Ирен поняла, что нуждается — во взгляде, слове, объятии — в чем-то таком, что не позволило бы ей совсем отдалиться от Нэта. В конце концов, он ей муж, а Шэп — их сын, и сегодня у него день рождения. Двадцать семь. Ему исполнилось бы двадцать семь лет. Ирен скрестила руки на груди и застыла в ожидании чего-то.

Нэт вздохнул и потянулся за шляпой.

— Не переживай, дорогая. Уверен, скоро эта волынка закончится. По крайней мере, должна. И тогда, увидишь, все будет хорошо.

Он потрепал ее по щеке и, спустившись с крыльца, бросил через плечо, что она должна позвонить сестре.

— Выйди погулять, пройдись по магазинам. Тебе станет легче.

Нэт ушел, и она поняла, что это конец. Она больше не будет прежней, и нет никого, кто помог бы ей хотя бы попытаться это сделать. Все это ожидание было зря. Ничто уже ничего не исправит, никто ничего не поймет. Она вновь откинулась на спинку качелей; ржавые цепочки тихонько поскрипывали. Она больше ничего не ждала от жизни. Ненависть иссякла, а депрессия высосала из нее последние остатки сил. Ирен посмотрела на потолок веранды и заметила запылившийся цилиндр птичьей поилки. Когда-то вместе с детьми они разводили в воде сахар и пищевой краситель и смотрели, как птицы спорили за место у тонких, расходящихся веером, словно лепестки, трубочек.

Ирен уже не помнила, когда последний раз наполняла ее. Скорее всего, тем летом, до их переезда в Орегон. Она не могла вспомнить. Годы, прожитые после Блейна, казались ей мертвыми, безжизненными. Ирен встала с качелей и сняла стеклянный контейнер с изогнутого гвоздя, которым тот крепился к стене.

Спотыкаясь, она спустилась с крыльца, обошла вокруг дома и выкинула поилку в мусорный бак. Удар отозвался звенящим эхом, Ирен вздрогнула.

Что-то отозвалось в ее душе. Звук? Или само действие? Она знала только, что больше не может так жить. Пустые птичьи поилки, пустые дни — ей больше не нужно ни то ни другое. И Богу это прекрасно известно.

Ирен бросила крышку мусорного бака прямо на землю, повернулась и пошла прочь. Сначала ее шаги были осторожными и неверными, но постепенно походка становилась все увереннее и тверже. Она ускорила шаг, едва не споткнулась о тапку, но удержала равновесие и прошла мимо нарциссов, подальше от солнца и проклятого пения птиц…

Шэпу исполнилось бы двадцать семь, двадцать семь, черт возьми! С нее хватит. Пришло время со всем этим покончить.

В комнате Шэпа стоял затхлый запах кладовки. Впрочем, и сама обстановка была ему под стать: пыль, клещи, распадающаяся на куски ветошь. Кровать сына стояла незастеленной, на голом матрасе громоздились груды коробок. Стол тоже заставлен ими едва ли не до потолка. В углу свалены в кучу ненужные вещи.

Ирен, слегка покачиваясь, стояла в дверях. Хорошая мать давным-давно распаковала бы эти коробки, думала она. Распаковала бы и отдала в благотворительный фонд еще пригодные вещи. Ирен всхлипнула и вытерла слезы. Хорошая мать не пришла бы умирать в комнату сына.

Она приняла двадцать таблеток, если не больше. Ее сестра давно снабжает ее валиумом. Шесть таблеток в один месяц, еще несколько в следующий. «Они снимают напряжение», — сказала Кэрол с улыбкой на лице.

Ирен пересекла комнату и подошла к окну. Стекло покрывал толстый слой пыли. Прямо напротив росла яблоня, которую она когда-то посадила вместе с отцом. Ирен на мгновение прижалась лбом к стеклу, затем потянулась к оконной раме и толкнула ее. С громким скрипом окно распахнулось, а ее пальцы скользнули по стеклу, практически не чувствуя его поверхности. Во рту пересохло, как после визита к стоматологу. Единственное, что сейчас улавливали ее органы чувств, — это сладкий запах цветущей яблони.

Ей было пять или шесть лет, когда они с отцом посадили это дерево. Отец выкопал ямку, а она затем притоптала ногой землю. А потом, год за годом, она смотрела, как ветви постепенно тянутся к ее окну. Однажды она попыталась дотянуться до них, но потеряла равновесие и упала. На крик выбежала мать, сгребла Ирен в охапку и отвезла к доктору Олсону. Доктор перебинтовал ее руку и велел больше так не пугать родителей. В то время ее комната была обклеена розовыми обоями, а на полках сидели куклы. На столе стоял черный металлический вентилятор, она включала его летними ночами, когда стояла такая жара, что было невозможно уснуть. Она лежала и слушала пение козодоев и сигналы барж, проходящих повороты реки. Ирен опустилась на колени и положила руки на подоконник. Когда она была маленькой, отец будил их с Кэрол, они просыпались и слушали, как внизу, на кухне, мама готовит завтрак. Выйдя замуж, Ирен снова вернулась к родителям, когда Нэт воевал во Вьетнаме. В то время Шэп был еще младенцем, крошечным живым существом со смешными ушками и шелковистой кожей.