Бизар - Андрей Иванов Страница 29

Пила была в масле; она поблескивала у него в руках. Мы пошли. Старик нас уже ждал. Он стал кричать издали, почему мы так долго возились! Гюнтер ничего не сказал, улыбаясь, он шел вперед. Старик сказал, что в замке кризисное положение с дровами. Повел в лес. До глубокой ночи пилили сучья, укладывали, вязали, таскали на повозке по горке в замок. До утра складировали. Утром я начал топить печи в комнатах, набитых сучьями до отказа… спал там же… и последующие несколько недель… Зима быстро таяла…

В замке было жутковато. Там все время что-нибудь происходило, даже если никого не было, все равно хлопали двери, метались голоса, что-нибудь падало, разбивалось… Я старался не обращать на это внимания, топил в библиотеке и перебирал фолианты. Старик приказал все высушить, разрешил пользоваться феном и пылесосом. Сам занимался куда более важными делами: перетаскивал статую Будды из комнаты гуру в холл, приставлял лестницу к стенам и рассматривал через лупу узоры сырости и грибка. Я сушил книги, аккуратно переворачивал страницы, держал фен на расстоянии трех – пяти локтей, как сказал мистер Винтерскоу, сушил… Ставил том на торец перед закрепленным феном и сушил: странички дрожали, греясь… Подбрасывал в печи сучья, курил, пил чай, смотрел на то, как страницы трепыхались, и думал… Снимал с полок другие, ставил, сушил… Так целыми днями… Тома, тома… Много убирал, пылесосил полки, расставлял книги, подбрасывал дрова в печи, возил тряпкой пыль из угла в угол, переставлял ведра с закаменевшей известью, отмачивал кисти, часами подметал неизвестно что, сидел на ступеньках, пил чай, курил… В голове плелись жуткие мыслишки, и отчего-то все они так или иначе убегали в могилку неминуемого конца, крышка захлопывалась, на нее падали последние взгляды и горсти сырой земли, комьями: тум, тум, тум… Я останавливался посреди залы, холод пробегал по спине, закуривал, прислушивался к ветерку, к первым весенним птахам, замирал, слушая, как сквозь птичий гомон пробивается вой пиломашины или рычание трактора. Вставал, шел, переходил из залы в залу, двигался коридорами, прятался на самом дне, запирался в чулане и сидел во мраке, подтянув к груди ноги, натянув противогаз. Так жутко мне было, что в мрачном этом подвале в самой последней комнатке, где скреблись крысы и бегали тараканы, становилось мне легко.

Нигде еще я не проникался конечностью всего живого столь остро, как в Хускего.

* * *

Кажется, в марте, за чаем, мистер Винтерскоу мне объявил, что я мог отныне быть спокоен, коммуну он дескать берет на себя. Я не понял, что он имел в виду.

– В каком смысле? – спросил я. Он сказал, что позаботится об этом. Мне это мало что объяснило.

(Говорил он всегда странно, гадать можно было сколько угодно. Мистер Винтерскоу использовал странные обороты, речь его была полна двусмысленностей. Так, наверное, говорили в девятнадцатом веке. Часто он говорил отдельными фразами, которые без контекста понять было невозможно, – казалось, он просто цитирует или бредит. Видимо, старик давно перестал различать, что им было сказано, а что в уме прозвучало, и только, а может, и не видел в том уже никакой разницы. За чаем чаще всего он произносил выдержки из своих речей, которые готовил к семинару; раскладывал перед собой бумажки и зачитывал, односложно и очень академично. Иногда он просто приходил и объявлял: «сегодня будем переносить книги», «сегодня будем рыть канаву», «сегодня будем посыпать щебнем», «сегодня будем клеить обои», «сегодня вы работаете в библиотеке, а я – в подвале» и т. п. За всеми его словами был какой-то проект… думаю, его надо писать с большой буквы: Проект.)

Неделей позже он продолжил:

– Мы решили, что ваше присутствие в замке будет весьма полезным для интеграции русских монахинь или монахов в нашу коммуну… Понятно, что они не собираются интегрироваться, это мы условный термин такой применили, ведь монастырь – это герметический институт. Но так или иначе, им придется общаться и делить территорию Хускего с местными жителями… И вы, потому как все-таки – худо-бедно – говорите на языках, сможете осуществлять коммуникативные функции между коммуной и монастырем. Быть, так сказать, посредником… Интерпретатором слов и действий… Потому считаем, что ваше положение утверждено, и вам не стоит беспокоиться по поводу испытательного срока. Естественно, полезность для коммуны остается прежним условием пребывания в Хускего для всех и для каждого, это реализуется вашими способностями быть интерпретатором слов и действий монахинь или монахов с одной стороны и жителей Хускего – с другой. Помимо прочих занятий, таких как участие в проекте возделывания ивового сада, например… Мы так полагаем… Вы себя хорошо проявили в этом проекте, и мы сможем снова вас задействовать уже при посадке новых саженцев… Но мы еще посмотрим, посмотрим, как дела пойдут… Испытаем отопительную систему… все подготовим к приезду гуру и батюшки… Вот у меня факс… – В который раз вытащил и развернул факс. – Мне предстоит ехать в Москву… Меня ждут…

Встал и пошел. Снова не договорил – его это не заботило: мысль продолжала ткаться в его голове, этого ему было достаточно, нет никакой надобности сообщать о дальнейшем. Он просто ушел, громыхая ботами. Некогда договаривать… столько всяких дел!..

Мистер Винтерскоу ничего не делал просто так. Даже обыкновенные прогулки (мы частенько прогуливались по его лесу) в конце концов вылились в работы, которые он называл «экспедициями». Как только он их так обозвал, они сразу же стали обязательными. Каждый день мы с ним встречались у замковых ворот и отправлялись в «экспедицию» – исследовать размеры бурелома. Они были «катастрофическими». В лесу мы обсуждали ураган и многое другое. Старик с восторгом говорил, что ураган случился ужасный. Он сказал, что не помнит такого урагана. Я с ним согласился:

– Ужасный ураган.

– Восхитительный! – говорил старик.

– О, да, сэр! – говорил я. – Восхитительный!

Фредди и Иоаким рассказали мне, что видели, как ураган повалил огромное дерево в Хускего, прямо на дорогу, по которой шел мистер Винтерскоу.

– Я чуть не поседел от страха, – скулил Фредди. – А старику хоть бы что!

Иоаким сказал, что дерево подняло много пыли, грязи, пролетали со свистом щепки, как пули, все как на войне…

– И когда пыль улеглась, – драматично повествовал Иоаким, – я увидел, что перед стволом дерева стоит старик Скоу… Он шел по дороге, и дерево обрушилось прямо перед ним! Я ему крикнул: «Мистер Винтерскоу, почему вы не в каске? Наденьте каску!» – и протянул ему мой мотоциклетный шлем. Он посмотрел на меня как на дурака и крикнул в ответ: «Ты думаешь, твоя каска поможет, если такое дерево упадет мне на голову?» – и засмеялся!

– Да, да, он так отвратительно хохотал! – добавил Фредди.

– Он будет помнить это до конца жизни, – сказал Иоаким, – столько эмоций!

Мы стояли на холме и смотрели на заваленный поломанными стволами лог – вспомнились старые кадры с Тунгуски. Старик смотрел на лес, как полководец на свою побитую армию.

– Бедствие, – вздыхал он, – настоящее стихийное бедствие.

Ходил и бубнил: что же делать?., как с этим управиться?..