В Замок - Марианна Грубер Страница 29

Прежде чем что-то сказать, К. долго смотрел на Амалию. Высокая, с белым, как алебастр, лицом, с тонкими руками, — совсем не такие, как руки Ольги, они спокойно лежали на коленях Амалии, и она глядела на них, словно стараясь как можно лучше запомнить свои руки, разорвавшие письмо, словно желая убедиться в том, что действительно сделала это своими руками. Совсем не трудно, подумал К., понять Амалию и почувствовать ее неутолимую жажду спасения, недостойной которого она себя считала. Даже ее подавленный страх легко понять: он, К. отнял у нее последнюю, пусть крохотную, надежду вернуть себе милость Замка. Потом он подумал, что так же, по-видимому, обстоит со всеми остальными, но только не с Амалией. Ей не давал покоя тот же вопрос, с которым К. проснулся однажды утром, ее мучила та же неуверенность, что гнала и гнала его все дальше на чужбину. Но если во время странствий от Замка к Замку просторы страны, их снедающая красота и отвратительное равнодушие, словно зеркало, отражали его потерянность, то вокруг Амалии, никогда в жизни не покидавшей Деревни, все застыло, воплотившись в словах: «Не так, не так», и слова эти были точно каменные — неподатливые и твердые.

— Нет, — сказал он. — Не в этом ваша беда. Ты порвала с Замком, потому что ты веришь в Замок, как верят все остальные, с тем же отчаянием. Но есть и разница: ты сознаешь свое отчаяние, сознаешь и то, что оно вызвано вашей тоской и вашим восхищением Замком. Утром, при пробуждении, ваша первая мысль — «Замок», а вечером это ваша последняя мысль перед тем, как заснуть. Наверное, он вам даже снится. Вы думаете, там, в Замке, есть кто-то, кому ведома истина, она для него естественна, как естественна для человека жизнь с того дня, когда он родился на свет. А может быть, тот, в Замке, владеет истиной даже в большей мере, чем люди своей жизнью. Потому что в действительности вы давно отдали вашу жизнь в залог Замку, а значит, вы отказались от жизни, заменили жизнь ожиданием, и все — ради некой надежды, более чем сомнительной надежды, если вообще не абсурдной. Ты, Амалия, взбунтовалась против Замка, потому что ты верила в его честность, его заботу и участие, ты взбунтовалась, желая добиться от него благосклонности и доказательств любви, но любви-то нет. Замок не способен любить. У Замка нет ни симпатий, ни склонностей, он непричастен к жизни Деревни, и его закон не имеет ничего общего с той честностью, какой вы требуете друг от друга, когда, например, ждете, что за хорошую работу будет достойная плата, что всякое обещание, коли оно дано, будет исполнено, и так далее. Закон чести был бы своего рода договором, неважно, высказанным вслух или нет. Но невозможен договор, который бы обязал сильного спешить на помощь слабому, если только сами люди не заключат между собой этот договор. Невозможен договор с Замком, который освободил бы Деревню от ее зависимости. Следовательно, Деревня и не зависит от Замка. Скорее, дело обстоит противоположным образом. Как раз потому, что Замок давным-давно предоставил вам право жить жизнью, которая там, наверху, — К. кивнул в сторону окна, — никого не интересует, Замок стал зависимым от Деревни, он зависит от ее веры и бездумной покорности, а в Деревне все люди свободны, хоть это и ужасная свобода, и все они верят и своей верой пытаются обмануть себя, скрыть, что их свобода ужасна. В конце концов, ведь деревенские сами выдумывают всевозможные законы и распоряжения, которые потом возвращаются к ним под видом законов Замка. И ты, гордая Амалия, играешь в этой игре именно ту роль, которую на словах отрицаешь. Отрицая, ты еще лучше играешь свою роль, несмотря на всю ее смехотворность, ибо ты преклоняешься перед господским величием.

Амалия слушала, открыв рот.

— Что ты себе позволяешь! — воскликнула она. — Ты вообразил, будто понимаешь, что такое Замок, потому что кто-то тебе о нем рассказал, ты вообразил, будто понимаешь и меня, и всех нас, нашу жизнь, потому что тебе рассказала о ней Ольга. Уж не знаю, что она тебе наговорила! Наверное, она не лгала, но и не все было правдой. Ты думаешь, что знаешь что-то, но не знаешь ничего. Где ты был, когда строился Замок, и еще раньше, когда здесь появились холмы и леса? Где ты был, когда над этой страной впервые взошло солнце, где был, когда крестьяне начали возделывать землю? Где был ты, чужой человек, когда начиналась жизнь?

— Нигде, — ответил К. — Нигде, как все мы.

— Тогда чего ты хочешь?

«Я хочу покончить с моим старым миром, — подумал К., внезапно охваченный отчаянием. — Я должен покончить с моим старым миром, чтобы смог явиться новый. Я, искалеченное существо, из-за отвращения и страха родившееся лишь наполовину, я, первый и последний завоеватель». — Испуганный этой мыслью, он какое-то время молчал.

— Я хочу найти начало, — сказал он спустя несколько минут. — То, с чего все началось. Я не хочу просто наблюдать и ждать. Люди ждут и растрачивают жизнь на ожидание, как будто нынешняя жизнь — лишь что-то временное, а истинная жизнь — впереди. Но это не так — наша жизнь — здесь и сейчас.

— Какое начало будет у истории, которую ты хочешь написать? — спросила Амалия.

— Однажды в Деревне появляется незнакомец. Он полон доверия к людям — иначе он спрятался бы в лесу или под мостом, через который ведет дорога в Деревню. Он приходит измученный и голодный. Его встречают подозрительно. Его не выгоняют, но в то же время ему отказывают в пристанище. Ему предоставляют крохотную возможность жить, но одновременно злятся на то, что он живет. С ним разговаривают, но это пустая болтовня. Его след теряется, словно он никогда не приходил в Деревню и не уходил из нее. Его нет. Он пропал, как надпись на доске, которую стер учитель, закончив урок. И однажды, совсем неожиданно, его находят на улице, он умирает — все так говорят, — в грязном углу возле кучи отбросов.

— Нехорошая история.

— Да, — согласился К. — И, наверное, я ее неправильно рассказал. Может быть, он приходит в Деревню с глубоким недоверием и страхом и заранее предвидит все, что с ним случится, но все-таки приходит, потому что другой возможности у него нет, потому что дорога ведет именно сюда или потому, что нигде больше ему не разрешили остаться.

— Да... Эта история ничуть не лучше, — сказала Амалия. — Выходит, ты сам не знаешь, какое у нее начало. Но ты хоть знаешь, чем она закончится?

— У нее нет конца. Она повторяется бесконечно.

— Зачем тогда рассказывать? — Амалия посмотрела К. прямо в глаза. — Зачем трудиться что-то записывать, если нет решения? Зачем говорить, если с таким же успехом можно молчать? Только для того, чтобы лучше спрятаться? Ты же знаешь, и мы все знаем — в конечном счете спрятаться никогда не удается.

К. покачал головой. Как ему хотелось возразить, несмотря на то что он должен был признать — Амалия права. «В конечном счете не удается». Так и было. И поэтому он не мог промолчать:

— Может быть, тот К., о котором вы все время говорили, был послан вам как испытание. — К. сказал это, не потому что надеялся изменить взгляды Амалии, его раздражал, скорей, ее непререкаемый тон. — Может быть, тот человек был избран, чтобы испытать вашу способность к состраданию, и ни у кого такой способности не оказалось. А может быть, его задачей было проверить честность закона, проверить то, благодаря чему мы живем. В таком случае у того К. есть кое-что общее со мной.