Смешанный brак - Владимир Шпаков Страница 29

Объяснения прерывает звонок в дверь. Вскочив, Сэм направляется в прихожую, откуда доносится звонкий детский голос.

– Нет, покажи своего гостя! – упрямится дитя; и вот оно в комнате, поправляет бант, разглядывая меня голубыми глазами.

– Здравствуй. Ты гость?

– Я? Не знаю… Я путешественник.

– И куда ты путешествуешь?

– Туда… – машу я рукой неопределенно, – в Москву.

– В Москве платят много денег, – со знанием дела говорит девочка, а смущенный Сэм рекомендует ей вначале назвать свое имя.

– Меня зовут Олеся, – представляется та, плюхаясь на диван.

– А меня Курт, – говорю, после чего Олеся вопросительно смотрит на отца (сходство видно невооруженным глазом).

– Разве так зовут людей? – вопрошает дитя, на что получает ответ: так зовут людей в Германии.

– А-а, тогда понятно… В Германии тоже платят много денег. Но папа не хочет их зарабатывать, он здесь хочет работать. А дядя Ярослав вообще не хочет работать, потому что он этот… Бомж!

– Олеська, ну-ка прикуси язык! Сколько раз тебе говорил: не лезь во взрослые дела!

На строгость, однако, реагируют без малейшего испуга.

– Не кричи на меня. Ты не совсем мой папа, потому что ты с нами развелся. Дай денег!

Одна из трех денежных стопок переходит к девочке, и та ловко прячет купюры куда-то под платье.

– Ну, получила? Тогда бай-бай, у меня дела.

– Бай-бай говорят, когда спать укладывают маленьких. А я уже не маленькая, мне десять лет скоро!

Продолжая спор, они удаляются в прихожую, и тут – еще один звонок.

– Дядя Ярослав, ты бомж! – радостно кричит дитя.

В ответ взрослый хриплый голос что-то выговаривает Олесе, а та продолжает заливаться хохотом. Обладатель голоса рвется внутрь, только его не пускают.

– Гости у меня! Гости, говорю, позже зайдешь помыться!

Голос выдавливают за дверь, щелкает замок, и на пороге возникает раскрасневшийся Сэм. Вслед за ним я выбираюсь на балкон, чтобы увидеть внизу седого мужчину в грязном костюме, пересчитывающего купюры.

– Видишь, какой у меня брателла? – указывает Сэм. – Всего на год старше, а выглядит… Он после смерти родичей опустился, так-то ничего был мужик, и семью имел, и детей… Теперь на хер никому не нужен – кроме меня. Я ему говорю: хоть плиты на могилы помоги установить, тоже ведь сын! А он жалуется: суставы болят! Суставы, ептыть! Да у меня, блядь, тоже гастрит, а я все это таскаю!

На балконе под тряпкой сложено что-то массивное; когда покров откидывают, я вижу две лежащие друг на друге мраморные плиты. На верхней плите – фотопортрет немолодой женщины, выбитые даты, но я даже не успеваю высчитать возраст. И фамилию, и имя не могу прочесть, потому что – шок. Сэм продолжает что-то зло говорить, а я указываю на плиты.

– Ты со всем этим… Живешь?!

– А куда я их дену? Земля еще не просела, врубись! Нельзя ставить плиты, пока не просела, иначе завалятся! Что там памятники – я тут с папашиной урной месяц жил в обнимку! Не разрешали подхоронить, уроды, пришлось на районном уровне вопрос решать! Ну, в общем, ты понял, почему мне отсюда не уехать? Полная жопа, привязан, как раб на галере к веслу. Но иногда отрываюсь, и уж если ты здесь, приглашаю и тебя за компанию.

– Куда приглашаешь?

– Оторваться.

– Оторваться за компанию… Надо думать.

Плиту так и оставляют открытой, и я, наконец, прочитываю фамилию, звучащую не совсем по-русски.

– Извини, а ты… белорус?

– Я белорус?! – взлетают брови Сэма. – Вообще-то да, белорус. Хотя какой я, нафиг, белорус?! Я совок, осколок империи, потому что – рожденный в СССР! Я и язык-то белорусский плохо знаю, по-немецки лучше шпрехаю. Английский тоже знаю, ну, в рамках рок-н-ролла. Меня Сэмом прозвали, кстати, в честь одного рок-музыканта, говорили, я на него похож. В общем, такой вот компот – хрен в нем разберешься.

В отличие от опустившегося брата, чье посещение ванной перенесено на будущее, гостю разрешено помыться сейчас. У Сэма находится пена, заполняющая ванну до краев и падающая на кафельный пол, когда я погружаюсь в горячую субстанцию и замираю в блаженстве. Прохладные быстрые речки, заросшие тиной пруды, грязноватые гостиничные душевые – и это райское наслаждение горячей ванной! Зачем куда-то ехать?! Зачем «отрываться»?! Я не хочу никуда (даже в место the best), хочу остаться здесь, в этом греющем душу и тело раю!

Увы, Сэм имеет другие планы: я еще не обсох, а его походный рюкзак уже собран. Мой рюкзак стоит рядом, и это построение в шеренгу означает длительный совместный марш. Заканчивая сборы, Сэм ругает бывшую жену за то, что плохо воспитывает Олесю, делает из нее такую же, как он сама, жлобиху. Видя недоумение в моем взгляде, Сэи поясняет: жлобиха – это что-то предельно банальное, среднее, зацикленное на материальных вещах, типа – ваш бюргер, только женского пола. А ведь хотелось из дочки что-то достойное вырастить, чтобы отличалась от толпы, была чем-то особенным! Я осторожно возражаю: особенность – тоже опасна. Но Сэм машет рукой: опасна середина, тусклая и унылая. Вот там, куда мы поедем, все особенное! И дети там особенные – не то, что здесь…

– Очень особенные?

– Невероятно! Там вообще все другое, врубаешься? Я там такое видел, что в нашей жизни никогда не увидишь!

Желание выпросить ключи и остаться в квартире на время его поездки внезапно улетучивается. Я поеду, Сэм, я обязательно с тобой поеду! И пусть на твоей машине правый руль, я все равно поеду: что ж, буду сидеть слева. Я смирюсь с тем, что ты из принципа не купил немецкую машину (месть руководству концерна «Siemens»), а купил японскую; ты вообще делаешь многое наоборот, не как большинство. Но ведь и я пошел против большинства, значит, мы с тобой, как говорил старый и мудрый солдат, два сапога – пара!

Когда «два сапога» (левый – я, правый – Сэм) выезжают на «Тойоте» за пределы двора, водитель внезапно тормозит. Возле кирпичных гаражей виднеется ржавый остов автомобиля, смятый, как видно, страшным ударом. Можно сказать, это сгусток искореженных металлических частей, такие разбитые в лепешку авто надо бы выставлять на трассах для устрашения водителей, любящих превышать скорость.

– Первая моя японка… – говорит Сэм с ностальгией в голосе. – Лобовое столкновение с «Камазом», врубаешься? Меня изнутри автогеном вырезали! А в итоге – только перелом ноги! Я ей так благодарен был, япошке моей, что даже восстановить хотел, поэтому сюда привез. Оказалось – металлолом, восстановлению не подлежит…

Еще одна остановка – возле универсама с родным названием «Гродно». Отказавшись принять финансовую помощь, Сэм оставляет меня в машине в роли сторожа, чтобы вернуться через пять минут, прижимая к груди бутылки с водкой. Одна бутылка упрятывается в водительский бардачок, остальные запихиваются в сумку. Почему так много? Потому что там без водки нельзя.