Бедные-несчастные - Аласдар Грэй Страница 29

— Ну например, — сказал он с горькой усмешкой, — мы могли бы поговорить о светлом будущем человечества через сто лет, когда наука, торговля и демократическое братство победят болезни, войну и нищету, когда все будут жить в гигиенических домах-башнях с бесплатной лечебницей и хорошим дантистом-немцем в подвальном этаже. Но мне в таком будущем места не найдется. Если бы Бог пожелал внять моим мольбам (а может быть, он им внял уже), он сделал бы меня опозоренным учителем — безработным лакеем — любящим сыном России, который предпочитает беседу с решительной шотландкой в немецком общественном сквере борьбе за обновление родины. Не ахти как много, но с меня довольно, и это лучше, чем быть, скажем, клопом. Хотя, конечно, и у клопов есть свой неповторимый взгляд на мир *.

Так что мы поговорили о том, чего человек больше всего желает, о свободе, о душе, о русской литературе, о его нелюбви к полякам, которые хотят, чтобы с ними обходились как с господами, хотя они еще беднее, чем он, о его нелюбви к французам, у которых есть форма без содержания и которые поддерживают поляков, о его любви к англичанам, возникшей олагооаря мистеру Астли, о том, как он был ип outchitel-учитель у детей богатого генерала, — и о печальных событиях, сделавших его игроком. Я была так тронута его искренностью, что немного рассказала ему о своих тяготах с Парнем. Поразмыслив, он посоветовал мне отправиться с ним в круиз по Средиземному морю, где он сможет набраться сил для возвращения домой. Только не надо садиться на пассажирское судно — лучше всего грузовое с каютами для пассажиров.

— На таком пароходе негде ввязаться в азартную игру, и окружение к этому не располагает, — объяснил он. — Если он так сильно нуждается в отдыхе, как вы говорите, ему лучше подойдет русское судно, чем английское или… шотландское, — там меньше будет кривотолков и назойливого любопытства.

В благодарность за совет я поцеловала его на прощанье. Кажется, поцелуй его приободрил.

Об остальном — коротко. Парень возвращается в отель без гроша, шекспировские страсти, быть или не быть и все такое прочее. Я говорю, что пять сотен, которые он мне проспорил, позволят нам назавтра продолжить путешествие и что я их ему возвращаю. На другой день он платит за отель, мы идем на вокзал, он покупает билеты в Швейцарию. До отхода поезда остается полчаса, он усаживает меня с багажом в зале ожидания для дам и говорит, что пойдет выкурить сигару. И конечно же, бегом в игорный дом сделать последнюю ставку и отыграться, там спускает все деньги и кидается ко мне, завывая, как Гамлет над гробом Офелии. Я вижу, что единственный способ его утихомирить — немножко ему подыграть, поддать жару, как говорят в театре. Я делаю из лица скорбную маску и глухим безжизненным голосом простанываю:

— Нет денег? Так я раздобуду нам денег.

— Как? Как?

— Не спрашивай. Жди здесь. Меня не будет два часа. Мы поедем на следующем поезде.

Выхожу и отыскиваю кафе, где с наслаждением выпиваю четыре чашки восхитительного шоколада и съедаю восемь венских пирожных. К отправлению поезда с трагическим видом возвращаюсь. Вагон переполнен. Парень пробует начать шепотом объяснение, но безуспешно — я сплю с открытыми глазами. В последующие четыре дня на все его вопросы до единого, даже когда он умоляет меня сказать, куда мы едем, я отвечаю: «Не спрашивай!» Мое мрачное лицо и глухой голос причиняют ему невыразимые душевные муки, которые дают бедняге занятие на то время, когда он не дрожит всем телом и его не бросает из жара в холод — запас таблеток от летаргии у него иссяк, и он по ним томится. Пить их дальше было бы убийственно! К счастью, ему так худо, что он не может никуда идти, если я не веду его под руку. Он так слаб, что я без опаски оставляю его в гостиничном номере, пока хожу по делам. В Триесте я заказываю в бюро путешествий места именно на таком пароходе, о каком говорил outchitel. Название его я не могу точно выписать, ведь русская грамота для меня что китайская, но звучит оно примерно как «суитест лав» — «нежнейшая любовь».

Мы направляемся к порту по широкой, но угрюмой улице (идет дождь), и вдруг он резко останавливается у табачной лавки и говорит с таким отчаянием в голосе, какого я раньше у него не слыхала:

— Белла, скажи мне правду! У нас будет долгое путешествие на пароходе?

—Да.

— Прошу тебя, Белла! — и он падает на колени прямо в сточную канаву, по которой струится вода. — Прошу тебя, дай мне денег купить сигар! Прошу тебя! У меня все вышли.

Я вижу, что настало время снять трагическую маску.

— Мой бедный невозможный Парень, — говорю я, ласково его поднимая, — ты получишь все сигары, каких только пожелаешь. У меня есть на них деньги.

— Белла, — шепчет он, придвигая свое лицо к моему, — я знаю, откуда у тебя эти деньги. Ты продалась этому грязному русскому игрочишке, который пытался тебя соблазнить в день моего блестящего успеха.

— Не спрашивай.

— Да, ты сделала это для меня. Зачем, Белла? Я гнусная скотина, навозник, куча дерьма. Ты Венера, Магдалина, Минерва и Богоматерь Скорбящая в одном лице — как тебе не противно ко мне прикасаться?

Через несколько минут, однако, он уже попыхивал сигарой как ни в чем не бывало.

Вот как мы оказались на русском торговом судне, направлявшемся в Одессу. Здесь мы стоим три дня, пока в трюм грузят сахарную свеклу, которую в изобилии выращивают в этих краях. Парень больше меня не ревнует. Он спокойно отпускает меня на берег одну, только просит вернуться поскорее. Я наконец довела письмо до нынешнего дня, так что на этот раз, наверно, выполню его просьбу.

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *