Надкушенное яблоко Гесперид - Анна Бялко Страница 29

Разглядывая себя в зеркале ванной, Ирина вдруг задумалась: «А не покраситься ли мне? В рыжую? Мне должно пойти... Ну, может, не в ярко-рыжую, а так... Цвета осенних листьев. И глаза тогда будут казаться зелеными. А то – сорок лет скоро, а я так и не красилась толком, так и хожу всю жизнь блондинкой. Точно – сегодня же куплю краски и покрашусь. До вечера времени много, успею.»

Но утро закрутило ее своей круговертью, не сбавляя темпа, вынесло в день, день быстро погас и стал вечером – а руки до головы так и не дошли. Вернее, ноги не дошли до нужного магазина, а еще вернее – в магазине-то она как раз побывала – это голова, совершенно напрочь забыв о смелых идеях, равно как и о покупке краски для их реализации, так и осталась непокрашенной.

Собственно, Ирина и вспомнила-то о своем прекрасном намерении только вечером, собираясь в гости к князю Илье. «Ну и ладно, – махнула она рукой, – потом как-нибудь. Зато можно будет у князя спросить, что он об этом думает. Прелестный кокетливый повод...» К чему повод, она по появившейся в последнее время привычке додумывать не стала.

Дом князя, хоть и имел адрес: «Тверская, ХХ», стоял не на самой Тверской, а в глубине двора, отделенный от шумной улицы другим домом. Входить, вернее, въезжать туда надо было, свернув с Тверской в узкую подворотню, перегороженную тоненьким шлагбаумом. Чтобы его открыли, Ирине пришлось объяснять суровому охраннику, куда и к кому она едет. Зато, когда объяснения были признаны внушающими доверие, ее не только впустили в заветный двор, но и вежливо показали, где именно поставить машину.

Вообще все это Ирине не понравилось. Она не любила всей этой новорусской помпы – охрана, гостевые парковки, навороченный евроремонт... Особенно как-то обидно было еще и потому, что сам князь, казалось, был совершенно чужд всего этого, принадлежа к настоящей, старой русской аристократии, как бы выспренне это ни звучало. У него не должно было бы быть всего этого, это неправильно и не его, такой дом изуродовали своими охранниками, зря я вообще пошла, – ожесточенно думала Ирина, подходя к старинному подъезду с изразцовой лепниной над тяжелой дверью и набирая код на блестящей хромированной панели, смотревшейся на этой двери чужеродным прыщом.

Но уже в подъезде ее мгновенная мрачность стала рассеиваться. Да, в подъезде были блестящие зеркала и пальмы в кадках, кажется, впрочем, искусственные, но дело не в этом, да, его коснулся-таки новорусский ремонтный лоск, но, тем не менее, под этим все же можно было разглядеть изначальную домову настоящесть. Особенно когда Ирина поднялась из лобби на один пролет – ей нужен был третий этаж, и она решила не связываться с лифтом, пойти пешком. Массивные, чуть стертые по краям ступени, широкие пролеты, деревянные потемневшие от времени перила лестницы на чугунных витых столбиках – все это было не бойким новоделом, а правильным, старым достойным подъездом. И запах, и тускловатый свет – именно так все и должно было быть в настоящем московском доме. «Нет, ничего,» – вздохнув, сказала она себе, и, не снимая перчатки, нажала на фарфоровую пупку звонка нужной двери.

А князева квартира оказалась совершенно такой, какой она и должна была быть. Непонятно, откуда у самой Ирины было это представление о том, какой должна быть настоящая квартира, потому что ей, как и многим другим, довелось расти в абсолютно стандартных советских помещениях и интерьерах, сделанных по одним и тем же убогим лекалам. Справедливости ради, она, как и ее родители, долгое время была совершенно равнодушна к этой стороне жизни, и только уже в Америке, когда надо было обставлять собственный дом, и для этого было достаточно как денег, так и возможностей, Ирина вдруг бессознательно определила для себя некоторые критерии даже не красоты – а правильности обстановки. Ничто не должно было быть резким, кричащим и «навороченным». Функциональность вещи преобладала над ее красивостью, а удобство – над всем остальным. Дерево лучше пластика и тем более металла, цвет стен и обивки, равно как и освещение, должны быть мягкими и по возможности нейтральными, и вообще – вещей не должно быть много, а стоять они должны так, чтобы не мешать пространству. Комната – для жизни, а не для вещей. Загадочным образом в эту концепцию, если вообще к этому негласному кодексу было приложимо такое модно-современное слово, как нельзя более удачно вписывались почему-то не современные, а именно старые вещи. Кроме того, у Ирины вообще образовалась слабость к таким вещам, ей казалось, что в их деревянных изгибах живет какая-то своя, правильная история, которй они, если правильно посмотреть, могут поделиться со своим новым владельцем. К сожалению, в Америке со старыми вещами было довольно сложно, но уже московскую квартиру Ирина, к ужасу зачем-то нанятого Сашкой вгорячах дизайнера-архитектора, обставляла самостоятельно, покупая мебель в основном не в модных салонах, рекомендуемых этим самым дизайнером, а в добрых старых комиссионках. В итоге и квартира у нее получилась живой и удобной, правда, совсем не похожей на то, что называлось модным словом «евроремонт» и было как две капли воды похоже на европейскую гостиницу четырехзвездного уровня. Что, впрочем, не помешало дизайнеру приводить потом в ее квартиру своих новых клиентов, «продемонстрировать уровень мастерства».

Ирина не знала, какой дизайнер – если он был вообще – обставлял эту квартиру, но выглядела она прекрасно. Даже запах – благородной пыли, старого дерева и почему-то вишневого варенья с корицей – казался знакомым с детства. Вообще Ирина сразу, даже не огладываясь по сторонам, почувствовала себя в этой квартире как дома. Все было на своем месте, все – совершенно настоящим. Чуть скрипящий под ногой старый дубовый паркет, вешалка в прихожей темного дерева и зеркало во весь рост, вишневая рама которого была разделена на уровне пояса узенькой полочкой-подзеркальником, идеально удобным для того, чтобы бросить туда перчатки или ключи, кожаная банкетка, а чуть подальше – настоящий платяной шкаф, уходящий уже куда-то в глубину полутемного коридора, сбоку в который падал прямоугольник желтовато– зелено-розового света из боковой комнаты. В эту комнату – очевидным образом гостиную – князь и провел ее после того, как помог снять шубку, пристроил ее на вешалку и подождал, пока Ирина сменит сапоги не принесенные с собою туфли. Она, кстати, всю дорогу, начиная с самого дома, терзалась из-за этих туфель. С одной стороны, просидеть весь вечер в сапогах было бы глупо, да и к ее наряду – она выбрала на этот вечер простую прямую юбку и серый кашемировый свитер, не слишком пафосно и одновременно достаточно благородно – лучше подходили аккуратные замшевые туфли без каблука, с другой стороны же, брать туфли с собой... Ну не в театр же она идет... Но опять – дадут ей там тапочки, всь вид будет испорчен. Ирина даже думала, не поехать ли сразу в туфлях, пешком ей ходить немного, из машины – в машину, но на улице мело, и от этой мысли она своевременно отказалась. Взяла туфли, сунула в пакете в новую сумку, благо та большая, в крайнем случае, можно будет просто не вынимать... А оказалось все просто и естественно – села на банкеточку, переобулась – как будто так и было.

В комнате были опущены тяжелые бархатные шторы, отделяя ее от зимнего мира за окнами. В углу мягко переливалась огоньками елка в человеческий рост. «А, вот почему свет в коридоре был таким разноцветным», вскользь поняла Ирина. Князь усадил ее в мягкое кресло рядом с низким столиком на массивных львиных ногах. Напротив на стене Ирина увидела портрет Панаи – тот самый. Паная глядела прямо на нее, неодобрительно. Ирина отвела взгляд. Столик был покрыт пестрой тканой салфеткой, на ней стояли бутылка красного вина, два бокала на тонких ножках, бронзовый канделябр с тремя горящими свечами и плоская ваза плавленого стекла, по изгибам которой так хотелось провести пальцем. В ней аккуратной горкой лежали краснобокие яблоки.