Мистер Пип - Ллойд Джонс Страница 29

В школе мистер Уоттс ничем не напоминал подавленного, убитого горем одиночку, стоявшего над могилой Грейс. Он подождал, когда все рассядутся. Его улыбка будто говорила, что траур закончился. Когда в классе воцарилась тишина, мистер Уоттс поднял указательный палец.

— Помните ту сцену, когда у ворот дома мисс Хэвишем Пипа встречает пренеприятная особа — Сара Покет?.. — Он вгляделся в наши лица, чтобы хоть у кого-нибудь найти отклик. — Я вижу, все помнят. Сара Покет сообщает Пипу, причем весьма резко, что Эстелла уехала за границу: получает образование и воспитание, подобающее молодой леди. Все ею восхищаются, говорит она бедному Пипу. Вылив на него этот ушат холодной воды, Сара Покет спрашивает: чувствует ли он, что потерял ее? Конечно, чувствует. А как же иначе?

Учителя мы всегда слушали со вниманием. Все сидели смирно. А сейчас тишина стала глубокой, точно омут. Мы не то что присмирели, а замерли.

Как мыши, напуганные приближением частых кошачьих шажков. Нам померещилось, будто речь зашла о миссис Уоттс. Вроде бы ему было больно за Пипа, которого заставили страдать, но получалось, что эта боль — от его собственной утраты. Мы ждали, когда же он выйдет из темницы скорби. И у нас на глазах мистер Уоттс начал просыпаться. Он поморгал и с радостью увидел перед собой всех нас.

— Итак. Что мы имеем?

Поднялся лес рук. Включая мою. Все жаждали отвлечь мистера Уоттса от мыслей о смерти жены.

В последующие дни мы усердно выискивали в памяти обрывки исчезнувшего мира. Даже глядели с прищуром.

— Что с вами такое, негодники? — допытывались матери. — Солнце глаза слепит?

Естественно, маме я ничего не рассказывала про нашу классную работу. Она бы меня осадила: «Этим рыбу не выловишь и банан не очистишь». Действительно. Только мы не нацеливались на рыбу и бананы. Мы нацеливались на нечто большее. На другую жизнь.

К тому же мистер Уоттс еще раз напомнил про возложенную на нас ответственность и при этом нашел такие слова, что мы невольно подтянулись. Нашим долгом было спасти величайшее произведение мистера Диккенса, обреченное на гибель. Мистер Уоттс теперь и сам трудился наравне со всеми, превосходя нас — что неудивительно — своими достижениями.

Стоя перед нами, он будто от себя требовал, чтобы Пип «получил воспитание джентльмена, иначе говоря — воспитание молодого человека с Большими Надеждами».

Мы слушали Диккенса. И ликовали. Мистер Уоттс ухмылялся в бороду. Он только что выдал нам целую фразу. Слово в слово. В точности как было у мистера Диккенса. Разве могли с этим сравниться наши вымученные, полубессвязные отрывки? Он обвел взглядом восторженные физиономии.

— Помните, кто произносит эти слова?

За всех ответил Гилберт:

— Мистер Джеггерс.

— Мистер Джеггерс… он кто?

— Стряпчий!

Заслышав хор наших голосов, мистер Уоттс улыбнулся.

— Вот именно, — подтвердил он. — Мистер Джеггерс, стряпчий.

Я зажмурилась и аккуратно сложила эти слова в свою черепную коробку: …воспитание джентльмена… иначе говоря… воспитание молодого человека… с большими надеждами. Каким-то чудом я тоже вспомнила целое предложение. И стала трясти поднятой рукой, чтобы привлечь внимание мистера Уоттса.

— Да, Матильда?

— «Мои мечты сбылись».

Учитель направился к дверям. Там он застыл, а я томилась в ожидании. Вскоре он закивал, и у меня отлегло от сердца.

— Пожалуй, — сказал мистер Уоттс. — Да. Примерно так. А теперь вспомним следующую сцену. Мистер Джеггерс излагает определенные условия. Во-первых, Пип должен навсегда сохранить фамилию Пип. Во-вторых, имя его благодетеля должно остаться в глубочайшей тайне.

Дэниел стал тянуть руку, но мистер Уоттс предугадал его вопрос.

— Ах, да. Благодетель. Ну, это тот, кто обеспечивает или одаривает какого-нибудь человека.

— Благодетель — это как дерево?

Мистер Уоттс не согласился.

— Понимаю, Дэниел: тебе на ум, очевидно, пришло пальмовое масло, но такой ход мысли нас слишком далеко заведет. Скажем так: благодетель — это тот, кто дает другому человеку деньги и открывает перспективы…

Нас выдали наши лица.

— Открывает перспективы. То есть возможности, — пояснил мистер Уоттс. — Как открывают окно, чтобы дать возможность птичке вылететь на свободу.

У нас были разные способы исчисления времени. Можно было, например, высчитать, сколько дней прошло с того дня, когда краснокожие нашими руками сожгли деревню. Или с того дня, когда заполыхал первый костер. Те, к кому жизнь была еще более немилосердна, могли вести отсчет от того дня, когда малярия отняла у них ребенка. Некоторые так и не смогли отрешиться от этого дня. Если поднапрячься и не отвлекаться, я, пожалуй, сосчитала бы, сколько дней тому назад в последний раз видела отца. Глядя на небольшой белый самолет, он стоял на краю взлетной полосы и делал вид, будто не имеет ничего общего со своим видавшим виды коричневым чемоданчиком, в котором лежали один банан и одна фотография, изображавшая нас с мамой. Об отце мама почти не упоминала. Видно, думала, так будет легче и мне, и ей. Не сомневаюсь, что в ее мыслях он занимал даже больше места, чем восстановление отрывков из Библии. Но вслух она всегда заговаривала о нем с укором и только в тех случаях, когда что-нибудь у нас шло наперекосяк. «Отцу-то что, он этого не видит», — приговаривала она.

После того как мистер Уоттс предъявил нам фрагмент о перемене в судьбе Пипа, я сообразила, что и в папиной судьбе принял участие человек, похожий на такого вот мистера Джеггерса. Отец прослышал, что медному руднику требовались мужчины, способные управлять грейдером и трактором. Грузовики, что бегали извилистыми дорогами по склонам Пангуны, перевозили пустую породу от рудничного забоя в отвал. Работу мой отец получил: на грузовике он доставлял оборудование и запчасти со склада в Араве.

Через полгода отца назначили кладовщиком. Мама говорила: это потому, что он пользовался доверием. А краснокожим белые не доверяли. У тех была круговая порука, а когда их припирали к стенке, они округляли глаза и все отрицали. Во всяком случае, мама говорила именно так.

На новой должности отцу пришлось больше общаться с белыми австралийцами. Он свободно владел английским. Я это знаю доподлинно, потому что однажды приехала к нему в Араву и сама видела, как он болтал и смеялся с австралийцами. Белые ходили в шортах и в носках, отращивали усы, носили темные очки. У них были толстые животы. Мой папа старался им подражать и даже выпячивал живот. Взял привычку стоять руки в боки, отчего делался похожим на чайник. Но когда я заметила его фальшивую улыбку, улыбку белого, мне все стало ясно. Не знаю, может, я просто дочь своей матери и потому так говорю. Но я до сих пор не могу забыть увиденного. Я видела, как папа от нас отчуждается.

Тем человеком, который сыграл в папиной судьбе роль мистера Джеггерса, стал его начальник, горный инженер, один из многочисленных контрактников. Он приехал из Австралии, но имя носил немецкое. Я слышала, как мать с отцом его обсуждали. Отец называл его «мой друг». Мама сказала, что этот друг его спаивает. Так оно и было. Мама еще добавила, что натерпелась позору на всю жизнь, увидев мужа на скамье подсудимых, куда он угодил за нарушение общественного порядка. Других доказательств ей не требовалось. Он стал спиваться, когда получил должность кладовщика. В частности, по этой причине мама отказалась от переезда в Араву. Она не желала видеть, как мой отец превращается в белого.