У тебя иное имя - Хуан Мильяс Страница 29

Рикардо Мелья долго раздумывал над словами Хулио. Потом заговорил:

– Ты рассуждаешь как истинный христианин. То есть полагаешь, что если случилось что-нибудь хорошее, то потом обязательно должно произойти что-нибудь плохое. Поэтому ты и писать не смог.

– Сейчас я влюблен, – возразил Хулио, – и, если повезет, напишу роман.

– Любовь не помогает писать романы. Она отнимает слишком много сил. – Произнося эти слова, Рикардо Мелья выстукивал стаканом по столу ритм одному ему слышной мелодии.

– Ты помнишь «Интернационал»? – спросил Хулио.

– Конечно помню. Мы пели его на трех языках. Только я его давно не слышу.

– А я слышу, но не обращаю внимания. Кстати, ты ведь моложе меня, а почему-то совсем лысый.

– Это из-за химиотерапии.

– Ясно, – ответил Хулио. – Можно попросить тебя об одолжении?

– Говори.

– Ты мог бы прикончить одного типа, которого я тебе укажу? Одного инженера?

– И что мне за это будет?

– Я приобрету для нашего издательства роман, который ты заканчиваешь.

– Надо подумать. Позвони мне через пару дней.

Следующие пятнадцать минут прошли в молчании, иногда прерываемом смехом, – но каждый из них смеялся над своим. Рикардо Мелья снова налил виски в стаканы и, прежде чем сесть, снова погладил лысину. Хулио вздохнул:

– Подумать только, сколько раз за день у человека меняется настроение! За сегодняшний день я дважды был настроен иронично, дважды грустил, один раз радовался, один раз пришел в отчаяние, дважды испытал эйфорию и дважды чувствовал себя подавленным.

– Удивительно! А как ты себя сейчас чувствуешь?

– Спасибо, прекрасно. А ты?

– И я прекрасно, спасибо. А как твоя семья?

– Прекрасно, прекрасно. Все прекрасно, большое спасибо!

– Не за что.

Они допили виски, и Рикардо Мелья налил еще.

– Послушай, Рикардо, – начал Хулио, – тебе удается дойти до сути, когда ты пишешь?

– О чем это ты?

– О сути, о бездне.

– Я пишу приключенческие романы, и в них есть и пропасти, и бездны, и утесы, и ущелья. Но того, о чем говоришь ты, в них нет.

– Понятно. Это бывает только у поэтов.

– Гомики они, твои поэты, – без всякой злобы ответил на это Рикардо Мелья.

– Я забыл покурить. – Хулио достал из кармана пиджака пачку сигарет.

– Я не курю. Но теперь уже все равно: у меня же рак.

– Ну да. Пластиковый. И не обижайся, ты это сам сказал.

– Оно и лучше: я смогу его почистить моющим средством. Не то что другие, у которых он весь грязный.

Хулио сосредоточенно курил. Его голова работала с быстротой и точностью калькулятора, а сигарета имела особый вкус – гораздо более интенсивный, чем тот, который он ощущал, когда курил, выйдя из кино. Потом произнес:

– Рикардо, я пришел к выводу, что существует вечная жизнь.

– В таком случае ты уже можешь идти, а мне еще нужно закончить роман, два сценария и пять партий в парчис.

Они поднялись из-за стола, и Рикардо Мелья проводил Хулио к выходу. Уже в дверях Хулио вспомнил:

– Я забыл свой плащ в гостиной, но это не важно: я тебе его дарю. Все равно скоро будет совсем тепло.

– А я тебе дарю свой модный пиджак. Бери, – и Рикардо снял пиджак и протянул Хулио. – Когда будешь его стирать, суши в скомканном виде, чтобы он как следует помялся.

Когда Хулио вышел на улицу, была уже ночь. Огромная яркая молния разрезала небо. Хулио остановился на тротуаре, залюбовавшись ею. Он понимал, что она через миг должна исчезнуть, но она не исчезала. Она была такой четкой, что казалась неоновой рекламой. Потом она погасла, как гаснет электрический свет, и прогремел гром. А за ним, словно вторя громовым раскатам, мимо Хулио прогромыхал мусоровоз, перетряхивавший в своем нутре отбросы.

Те два квартала, что нужно было пройти от дома Рикардо до принадлежавшего издательству гаража, он шел под дождем. Капли были редкими, но крупными и тяжелыми. Хулио шел медленно, словно танк или экскаватор, с такой же, как у них, уверенностью и точностью передвижения. Ничто в ту минуту не могло бы остановить его.

Когда он сел в машину, мотор которой зазвучал как симфония, к нему вернулась уверенность, что вскоре что-то произойдет. Муж Лауры умрет или превратится в Хулио. И тогда Хулио займет место инженера и будет рядом с Лаурой до конца своих дней. Я заберу сына, думал он, и у Инес будет старший брат. А если этого не произойдет – что ж, будет вечная жизнь. То есть не вечная жизнь, а другая. В конце концов и она может оказаться не вечной. И в этой другой жизни его душа будет лететь рядом с душой Лауры, они полетят над реками и океанами, а когда будут пролетать над сельвой, увидят, как Рикардо Мелья пишет что-то в толстый блокнот, сидя на стволе дерева, а рядом с ним гориллы играют в парчис.

Не успел он войти в квартиру, как зазвонил телефон. Он снял трубку:

– Слушаю.

– Хулио, Хулио, это я, Лаура! Я уже который раз тебе звоню!

– Меня не было дома. Я еще пока не научился находиться в нескольких местах одновременно. Сегодня, когда я не увидел тебя в парке, я хотел покончить с собой, но не успел: встретил приятеля и проболтал с ним весь вечер, а сейчас уже немного поздно.

– Что с тобой, Хулио? Ты напился?

– Да, чтобы думать о тебе. Я хочу, чтобы мы жили вместе. И чтобы мой сын тоже жил с нами. Потому что так будет лучше для Инес.

– Я тоже, Хулио. Я тоже хочу быть с тобой. Но придется немного потерпеть. Поэтому сегодня я и не пошла в парк: не нужно, чтобы нас видели сейчас вдвоем.

– Должно случиться что-то, после чего все изменится, так?

– Да, кое-что произойдет.

– Хорошо. Тогда, с канарейкой, это был несчастный случай. Эти птички такие хрупкие, поэтому у нее случился инфаркт миокарда.

– Я знаю. Не волнуйся, забудь про это. И потом… ты знаешь… мне понравилось.

– Если хочешь, я куплю еще канареек, и мы будем убивать их всякий раз, когда будем заниматься любовью. Где сейчас твой муж?

– В своем кабинете. Работает.

– Я в это время уже не работаю. Я мог бы быть хорошим мужем.

– Ему просто нужно написать доклад. Все, пора заканчивать разговор. Береги себя, Хулио, и не пей из-за меня. Все уладится. Сейчас ложись спать. Иди осторожно, не ударься о мебель. Не ушибись. И не пытайся встретиться со мной. Я тебе позвоню. Целую, целую тебя крепко. Прощай.

– Прощай, жизнь моя! Знаешь, когда я был молод, я никому не мог сказать «жизнь моя», потому что считал, что для любви было не время – надо было делать революцию и все такое… Я был аскетом, когда был молодой. А сейчас хочу купить себе пижаму, как у Рикардо Мельи, а на работу буду ходить в его модном пиджаке. И к своей секретарше Росе буду отныне обращаться не иначе как «жизнь моя».