Игра на разных барабанах - Ольга Токарчук Страница 29
Игра на разных барабанах - Ольга Токарчук читать онлайн бесплатно
Примерно тогда же он первый раз поцеловал ее лицо. Нет, нет, не в губы, а в лоб. Она посмотрела на него совсем другим, просветленным, почти человеческим взглядом. Именно тогда в уме у него родился вопрос, который он не мог ей задать. «Кто ты? Кто ты? Кто ты?» — беззвучно спрашивал он ее и не заметил, как начал мысленно задавать этот вопрос другим и даже самому себе, перед зеркалом, во время бритья. Казалось, он открыл тайну: все кругом ряженые. Человеческие лица спрятаны под масками, будто вся жизнь — Венецианский карнавал. Иногда спьяну (на трезвую голову он не позволял себе таких глупостей) фантазировал, будто снимает эти маски, а они с легким потрескиванием рвутся, открывая — но что? Он не знал. Все это так его мучило, что он не выдерживал долго дома с ней и ребенком. Он боялся, что может поддаться странному искушению и однажды начнет сдирать с ее лица это безобразие. Или примется искать пальцами спрятанные края, швы, места склейки, копаться в ее волосах. Украдкой уходил, чтобы напиться, и тогда обдумывал грядущие поездки, проектировал афиши, составлял договоры.
Но ранней весной пришла та страшная эпидемия испанки, и обе заболели. Лежали рядом, в жару, тяжело дыша. Время от времени она, подчиняясь какому-то паническому рефлексу, прижимала ребенка к себе. В бреду пыталась кормить дочку, не понимая, что у той нет сил сосать. Что она умирает. А когда девочка умерла, он осторожно отобрал ее у жены и положил на край кровати. Закурил сигару.
В ту ночь Самая Безобразная на минуту очнулась. Но только затем, чтобы зайтись отчаянным воем. Он не мог этого вынести — то был голос ночи, темноты, черной бездны. Он затыкал уши и, в конце концов схватив шляпу, выбежал из дому, но далеко не ушел. До утра ходил под окнами своей квартиры и тем самым помогал умереть и ей. Она умерла быстрее, чем он мог ожидать.
Он закрылся в их спальне и смотрел на оба тела, вдруг ставшие какими-то тяжелыми, неуклюжими, неожиданно материальными. С удивлением заметил, как сильно они продавливают матрац. Он понятия не имел, что теперь делать, так что только известил профессора и, прикладываясь прямо к бутылке, наблюдал, как сумерки размывают контуры двух неподвижных силуэтов на постели.
— Спасите их, — бессвязно умолял он, пока профессор со знанием дела осматривал останки.
— Вы с ума сошли? Ведь они мертвы, — ответил тот с раздражением.
Затем профессор подсунул ему какую-то бумагу, и он подписал ее правой рукой, левой беря деньги.
Прежде чем в тот же день сгинуть где-то в портовых притонах, он помог профессору перевезти тела на пролетке в университетскую клинику. Там через какое-то время из них тайком сделали чучела.
Долго, почти двадцать лет, стояли они в холодном подвале клиники — до лучших времен, когда их присоединили к большой коллекции еврейских и славянских черепов, двухголовых младенцев, сиамских близнецов всех мастей. Их и сейчас можно увидеть в запасниках Patologisches Museum — мать и дочь со стеклянными глазами, застывшие в исполненной достоинства позе. Несостоявшееся начало новой ветви рода человеческого.
Перевод С. Леоновой
Самые удачные мысли приходили ей в голову ночью, как будто ночью она была другим человеком. Он сказал бы, что это банально. Сменил бы тему или начал говорить о себе. Что касается меня, сказал бы он, у меня ясная голова с утра, после чашки кофе, в первой половине дня.
Когда она случайно (бог мой, что же такое случай?) прочла в газете, что он собирается в Пруссию, в Алленштайн [10], что окажется так близко, она не могла заснуть. Все вернулось, или не вернулось, а было всегда, никогда ее не покидало. Она лежала на спине и перебирала всевозможные варианты того, что будет, если… Она в незнакомом городе, на перроне вокзала, он идет ей навстречу, замечает ее, на его лице удивление, он захвачен врасплох; приостанавливается, его взгляд, ее поднятая вуаль, его ясный взгляд, который когда-то вызывал у нее дрожь возбуждения, не тело, а именно этот взгляд. А может быть, по-другому — она идет по солнечной стороне рыночной площади (как же выглядит рыночная площадь в Алленштайне?), и он (снова навстречу ей), позади каких-то мужчины и женщины. Она видит, что он узнаёт ее, потому что бледнеет, потому что, обгоняя пару, в замешательстве говорит тем: «Извините…» Дрожащей рукой снимает светлую шляпу (поредели ли у него волосы, неужели уже пришло время?). Она подает ему руку, прекрасно владея собой, ведь она уже целый час кружит по площади в надежде его встретить. Большой ли город Алленштайн? Может, слишком большой, они могут разминуться в майской толпе, может, его прямо с вокзала увезут на пролетке в отель, может быть, в этом городе вовсе нет рыночной площади, может, будет дождь, может, он не приедет, в последнюю минуту отменит поездку из-за болезни жены. А может быть, его задержат в Германии издательские дела, он ведь такой известный писатель, верно, его знают все образованные люди, а вдруг нет? — вдруг только она следит в газетах за каждой, даже самой маленькой заметкой о нем, может, только ей важно удостовериться, что в книжном магазине лежит его двухтомный роман, которого она мимоходом всякий раз легонько касается ладонью в перчатке и спрашивает продавца о чем-то совершенно другом.
С утра эта идея показалась ей нелепой. Иоганн обнял ее за талию и поцеловал в губы, когда она спустилась к завтраку. Через час к детям должен был прийти учитель музыки. Когда она срезала верхушку яйца всмятку, вид собственных пальцев, каких-то тонких и сухих, будто никогда ей не принадлежавших, на мгновение пробудил в ней жалость. Тогда неожиданно для самой себя она сказала, что хочет на несколько дней поехать к отцу в Данциг [11]. Муж вытер рот салфеткой, он не выглядел удивленным. Плавно отодвинулся от стола и закурил сигару. Она попросила прислугу открыть окно. С улицы в столовую ворвался шум пролеток и конок. Следом, пошевелив занавески, приплыл мягкий бархатный запах цветущей перед домом сирени.
Соломенная шляпка в коробке, темная креп-жоржетовая юбка, белая блузка с оборками на груди, кружевной зонтик. Кожаный саквояж и чемоданчик. Ботиночки на пуговках. Флакончик духов в складках шелкового белья. Запасные перчатки. Вот и весь багаж. На вокзале в Данциге она покупает билет до Алленштайна и просиживает три часа в кафе. В привокзальном туалете с удивлением встречает свое отражение в зеркале — ей казалось, она моложе. В купе, достав из сумочки старый номер «Нойе дойче рундшау» с его рассказом, пытается читать. Когда-то она знала все рассказы почти наизусть, сейчас понимает, что забыла целые фрагменты.
Свершается маленькое чудо — Алленштайн и Венеция дополняют друг друга. Спустя десять лет они вдруг слились в одно целое, стали осью какой-то части ее жизни. Север и юг. Сухое и влажное. Во времени и вне времени. Взгляд в будущее, возвращение в прошлое. Противоположности встретились.
Впервые она увидела его на пляже. Он был в чем-то светлом и в шляпе. Запомнился ей — но ведь она почти всегда запоминала однажды увиденных людей. Там, на пляже, он был рассеян, по-детски непосредственен. Потом, когда их друг другу представили, показался ей человеком в маске. «Я — писатель», — отрекомендовался он, но это не произвело на нее впечатления. Он чувствовал себя неловко. Отводил взгляд. Она помнит, что кто-то из общих знакомых, уже слегка захмелевший, сказал о нем «осёл». Когда она впервые увидела его ванную в отеле, уже после всего, у нее было ощущение, что только сейчас она узнала, какой он на самом деле. Даже не ночь близости, не поспешное, хоть и преисполненное страсти, познавание тела позволили ей разгадать его, но именно ванная комната в отеле. Его полотенце, перекинутое через край ванны, приборы для бритья, помазок, помазок с потрескавшейся от воды ручкой, деревянная мыльница. Неподвижные создания, свидетели существования человеческого тела. Прикасаясь к его вещам, когда он еще спал, а может, уже проснулся и ждал ее (утреннее смущение после ночи любви), она вдруг разволновалась. Чуть не прислонилась головой к холодному зеркалу и не заплакала от волнения. Она всегда вспоминала тот момент — это, наверное, было началом любви. Разве любовь, в сущности, не познание? Не потому ли люди так тянутся друг к другу — не ради телесного наслаждения, но чтобы сблизиться насколько возможно? Исследование закоулков тела, прорыв через все границы, стремление в глубь, желание проникнуть в чужую душу.
Жалоба
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.
Comments