Бессердечная Аманда - Юрек Бекер Страница 29

Он увидел, как Генриетта взяла одну из принесенных им книг, как раз запрещенную, и принялась в ней рисовать; Луиза этого не замечала. Он решил, что выдавать ребенка было бы проявлением болезненного честолюбия, тем более что дома у него был полный шкаф этого добра. Он предпочел представить себе, как Луиза потом воскликнет: «О господи, что же ты наделала! Извините ради бога!» Он благополучно избежал опасности заговорить о литературном вечере — зачем напоминать Луизе о том, что она хотела поговорить с ним о своей рукописи! Ему стоило больших усилий не смотреть на ее голые ноги и на ее обнаженные до плеч руки.

Когда Себастьян добровольно забрался ко мне на колени — возможно, чтобы быть поближе к конфетам, — щелкнул замок входной двери. Аманда, казалось, не заметила этого (я, честно говоря, принял это за игру), а я оборвал себя на полуслове и прислушался. С этого момента нам нельзя было говорить ничего, что не предназначалось для чужих ушей. Быстро и без всякой связи с предыдущей темой я сказал, что если она когда-нибудь соберется нанести мне ответный визит, то пусть не утруждает свою подругу, а берет ребенка с собой; при этом я старался говорить с той же громкостью, что и до того. Аманда ответила, что должна прийти уже хотя бы для того, чтобы дослушать до конца историю моего брата Рудольфа, и я с удовлетворением подумал: теперь пусть заявляется кто угодно — главное сделано.

Ее муж, который вошел в комнату сразу после этого, мне не понравился с первой же секунды. Я не могу не признать, что ему вообще трудно было бы с ходу покорить мое сердце, — как мне вообще мог понравиться муж Аманды? Открывая дверь в гостиную, он явно не ожидал увидеть гостей и уже успел снять один рукав пиджака. Но вот он вошел, увидел меня, вновь надел пиджак и вопросительно посмотрел на Аманду. Поскольку я не был застигнут врасплох, мне хорошо запомнилась каждая мелочь: я заметил, что Аманду его приход не очень-то обрадовал; что Себастьян лишь на секунду повернул голову к отцу и вновь занялся моим галстуком; что Людвиг Венигер в тот момент, когда Аманда представляла нас друг другу, смотрел не на меня, а на раскрытую коробку конфет на столе. И это называется счастливый брак?

Мое имя, похоже, ничего ему не говорило (я уже готов был почувствовать разочарование), но через несколько секунд его взгляд изменился. Лицо его приняло враждебное выражение, и он спросил, не писатель ли я. Я с облегчением кивнул. Во время рукопожатия, которое стоило ему определенных усилий, я лишь слегка привстал, так как на коленях у меня сидел Себастьян. Мужчинам, пожалуй, следует осторожно оценивать внешность своих соперников, но я, ни секунды не колеблясь, определил его как видного мужчину, хотя мужское начало в нем, на мой вкус, было выражено чересчур ярко. У него были темно-зеленые сонные глаза, мясистый рот с прямыми белыми зубами и ни грамма жира. Он наверняка провел добрую часть жизни в спортивных секциях и на тренажерах, которые я всегда обходил за версту. От него чуть заметно пахло мятой и потом, что ввиду его длинного рабочего дня еще не повод для критики. На лацкане его пиджака я увидел значок члена партии (но это никак не могло быть источником моей антипатии к нему: партийный значок — слишком привычное зрелище, чтобы вызывать раздражение); гораздо хуже было то, что чуть ли не все его пальцы были унизаны кольцами; они производили такое впечатление, как будто он получил их в качестве призов за меткую стрельбу в тире. Муж Аманды…

Я сказал, что рад знакомству, он кивнул так, как будто ничего другого и не ожидал услышать. Что-то его беспокоило; может, ему нужно было поговорить с Амандой о чем-то важном, а я своим присутствием мешал ему. Не отвечая на мои любезности, он вышел из комнаты, так и не сказав ни Аманде, ни ребенку ни слова. У меня появилось чувство, что я стал свидетелем одной из сцен завершающей стадии этого брака, и, к своему удивлению, я испытал не облегчение, а скорее грусть. Вместо того чтобы радоваться такому благоприятному развитию событий, я мысленным взором увидел обломки своего собственного брака и вспомнил, каким раздавленным и несчастным был в то время я сам.

Может, мне не следовало «избавлять» Рудольфа от встречи с мужем Луизы (который в новелле так и остался невидимым и безымянным). Я не стал его знакомить с Людвигом, решив, что это эффектнее — чтобы он представлял его себе, а не описывал. Это позволяло ему укрепить свою славу ясновидца в глазах Луизы: он говорил о ее бывшем муже какие-то вещи или высказывал оценки, которые неизменно поражали ее. Вначале он не видел в тебе ничего, кроме красоты, ты была для него всего лишь ярким украшением; если бы он мог представить себе другие твои качества, он бы бежал от тебя как от чумы. Или: Если ты постоянно говорила ему, что он бездарь, — неужели ты думала, что он вдруг в один прекрасный день расцветет? Эта игра не надоедала ему, потому что ему нравилось поражать Луизу своей проницательностью. А как он реагировал, когда ты в первый раз сказала ему, что он и в постели оказался далек от твоего идеала? Встреча Рудольфа и мужа Луизы лишила бы историю ее своеобразия, ее кажущейся сверхъестественности; вместо этого я мог бы ввести пару сцен, которые, как мне казалось во время работы над новеллой, вряд ли компенсировали бы эту потерю. Сейчас, когда я вспоминаю состоявшуюся встречу, я уже сомневаюсь в этом. Впрочем, писательство — это сплошная бесконечная цепь сомнений, которые в конце концов должны быть преодолены в пользу какого-то решения.

Я бы скорее откусил себе язык, чем позволил себе критическое или ироничное замечание, — например, что Людвиг Венигер производит впечатление человека, которого нельзя оставить наедине с его заботами. Пусть Аманда, если у нее есть желание, сама комментирует поведение мужа. Я здесь не для того, чтобы изображать героя в джунглях чужой супружеской жизни. Но она тоже игнорировала эпизод с появлением мужа и вела себя так, как будто время просто остановилось на несколько минут. Она не только соответственно посмотрела на меня, полуиронично, полусмущенно, — она и в самом деле спросила: «На чем мы остановились?» (Себастьян тем временем привел в негодность мой шелковый галстук, использовав его в качестве салфетки после обильной порции шоколадных конфет с начинкой. Его мать не замечала этого, а я от смущения решил промолчать.) Я сказал, что мы как раз обсуждали перспективу ее ответного визита, лучше всего с ребенком (до сих пор не понимаю, зачем я это сказал), и Аманда кивнула. Она уже не скрывала того, что мы с ней — мужчина и женщина, которые хотят получше узнать друг друга; только я еще никак не мог освободиться от своего жеманства.

Лежавшая на столе рукопись уже не казалась такой зловещей: как мы теперь могли обсуждать ее? Поскольку из нее торчали исписанные от руки страницы, я был уверен, что у Аманды не хватит духу дать мне ее с собой для прочтения. Хороша она или плоха — она уже сыграла свою роль связующего звена и была теперь уже хотя бы поэтому ценнее, чем тысячи других рукописей. Нежелание Аманды показывать мне ее становилось все очевидней, и я с большим удовольствием сделал бы ей за это комплимент. Вместо этого я спросил, в какой редакции работает ее муж, ведь он, кажется, журналист? Она улыбнулась, не глядя на меня, и сказала: «Легок на помине…»

Венигер вошел с пустой чашкой, все еще одетый по полной форме, и спросил, не осталось ли и для него глотка кофе, — хотя кофейник был стеклянный и он прекрасно видел, что в нем еще полно кофе. Аманда налила ему кофе и предложила посидеть с нами, но он, глядя на конфеты, заявил, что это самая большая коробка конфет, которую он когда-либо видел. Аманда, словно желая защитить меня, сказала: «А уж какие вкусные!» Мне понравилось, что он не пытается скрыть своей неприязни ко мне, это была первая симпатичная черта, которую я в нем обнаружил. Он стоя отпил глоток из своей чашки, потом сказал, что недавно слышал по радио интервью со мной в РИАС [1]если ему не изменяет память, и должен отметить, что я знаю свое дело. Я подождал несколько секунд, не скажет ли он что-нибудь более конкретное, но он, казалось, уже израсходовал свои боезапасы. Когда он положил себе в кофе сахар и принялся молча размешивать его (ложкой Аманды), я сказал, что я тоже остался доволен интервью. Аманде это понравилось, она посмотрела на меня подбадривающим взглядом.