Роковое совпадение - Джоди Пиколт Страница 29

Его собственный брак продлился три года, потому что он верил: если хочешь избавиться от пустоты — заполни ее. Тогда он не понимал, что можно заполнить пустоту, но все равно в этом наполнении не будет содержания. От этого чувствуешь себя еще больше опустошенным.

Патрик подается вперед, когда какая-то блондинка сильно бьет его по плечу.

— Извращенец!

— Какого черта…

Она прищуривается. У нее зеленые, густо подведенные глаза.

— Разве не ты только что шлепнул меня по заднице?

— Нет!

Неожиданно она усмехается и усаживается между Патриком и пожилым мужчиной справа от него.

— Черт! Сколько мне еще прохаживаться, ожидая, пока ты это сделаешь?

Она ставит свой бокал рядом с бутылкой Патрика и протягивает ему руку. С маникюром. Он ненавидит руки с маникюром.

— Меня зовут Ксения. А тебя?

— Неважно, — натянуто улыбается Патрик, отворачиваясь к стойке бара.

— Моя мамочка научила меня преодолевать трудности, — продолжает Ксения. — А ты кем работаешь?

— Директором похоронного бюро.

— Нет, правда?

Патрик вздыхает.

— Я из полиции нравов.

— Нет, шутишь?

Он снова поворачивается к ней.

— Правда. Я полицейский.

Она делает круглые глаза.

— Это значит, что я арестована?

— Все зависит от обстоятельств. Ты нарушала закон?

Взгляд Ксении скользит по его телу.

— Пока нет. — Она окунает пальчик в свой напиток — нечто розовое и пенистое — и касается своей рубашки, потом его. — Хочешь, поедем ко мне и снимем эту мокрую одежду?

Он заливается краской, но пытается сделать вид, что ничего не было.

— Не думаю.

Она подпирает рукой подбородок:

— Похоже, тебе стоит купить мне выпить.

Он собирается ей отказать, но передумывает:

— Хорошо. Что ты пьешь?

— «Оргазм».

— Ну разумеется, — произносит Патрик, пряча улыбку.

Это было бы слишком просто — пойти домой с этой женщиной, потратить презерватив и несколько часов сна и утолить желание, бурлящее в крови. Он мог бы трахнуть ее, даже не называя своего имени. А в ответ, всего на несколько часов, почувствовать, что кто-то хочет его. Хотя бы на одну ночь ему так хочется быть у кого-то на первом месте!

Только здесь уже ничего не изменишь.

Ксения гладит его по шее.

— Я выцарапаю твои инициалы ногтем на двери в женский туалет, — бормочет она, отодвигаясь.

— Ты их не знаешь.

— Я придумаю. — Она машет рукой и исчезает в толпе.

Патрик подзывает Стейвесанта, платит за второй коктейль для Ксении и оставляет для нее на салфетке запотевший бокал. Он покидает бар трезвый как стеклышко, смирившись с тем, что Нина разбила его сердце и он не способен полюбить никого другого.

Натаниэль лежит на нижнем ярусе кровати, я читаю ему на ночь книгу. Внезапно он садится и буквально летит в противоположный конец комнаты, к двери, где стоит Калеб.

— Ты дома, — констатирую я очевидное, но он не слышит. Он поглощен сыном.

Я смотрю на этих двоих, и мне хочется себя ударить. Как я могла поверить, что виноват Калеб?

Комната внезапно оказывается слишком маленькой для нас троих. Я пячусь из нее и закрываю за собой дверь. Внизу я перемываю столовое серебро, которое лежит в сушке уже вымытое. Собираю с пола игрушки Натаниэля. Сажусь на диван в гостиной; потом встаю, не находя себе места, и перекладываю подушки.

— Он заснул.

Голос Калеба задевает за живое. Я поворачиваюсь, скрестив руки на груди. Не слишком ли оборонительная поза? Опускаю руки вниз.

— Я… я рада, что ты дома.

— Правда?

Его лицо ничего не выражает. Калеб выходит из полутьмы и направляется ко мне. Он останавливается на расстоянии вытянутой руки, но между нами целая вселенная.

Я знаю каждую морщинку на его лице. Ту, что появилась в первый год нашего брака, — он слишком часто смеялся. Ту, что родилась от беспокойства в год, когда он уволился из подрядной компании и начал собственное дело. Ту, что образовалась оттого, что он слишком сосредоточивался на Натаниэле, когда наш сын делал первые шаги и произносил первые слова. Горло сжимает, как в тисках, и все извинения горьким комом стоят в животе. Мы были слишком наивны и верили, что непобедимы, что можем вслепую мчаться по крутым жизненным поворотам на невероятной скорости и не разбиться.

— Ох, Калеб, — сквозь слезы говорю я, — все это… такого не могло случиться с нами.

Он тоже плачет. Мы цепляемся друг за друга, заполняя своей болью пустоты и изломы друг друга.

— Он сделал это. Он сделал это с нашим сыном!

Калеб сжимает в ладонях мое лицо:

— Мы справимся. Мы сделаем все, чтобы Натаниэль поправился. — Но в конце его утверждения прячется еле различимый вопрос. — Нас трое, Нина, — шепчет он. — Мы вместе.

— Вместе, — повторяю я и прижимаюсь губами к его шее. — Калеб, прости меня.

— Тс-с…

— Я не… я…

Он прерывает мои извинения поцелуем. Его поступок заставляет меня замолчать — такого я не ожидала. Потом я хватаюсь за ворот его рубашки и отвечаю на поцелуй. Целую его от всего сердца, целую так, чтобы он не чувствовал медный привкус сожаления. Вместе.

Мы безжалостно раздеваем друг друга: рвем вещи, с треском отдираем пуговицы, которые закатываются под диван, как наши тайны. Нас охватывает злость — злость на то, что это случилось с нашим сыном, на то, что нельзя повернуть время вспять. Впервые за эти дни я могу выплеснуть гнев. Я обрушиваю его на Калеба и сразу понимаю, что он делает то же самое. Мы царапаемся и кусаемся, а потом Калеб бережно укладывает меня навзничь. Наши взгляды встречаются, когда он входит в меня, и каждый боится моргнуть. Мое тело вспоминает, что значит быть наполненной любовью, а не отчаяньем.

Последнее дело, над которым мы работали с Моникой Лафлам, не увенчалось успехом. Она прислала мне отчет, в котором сообщалось, что ей позвонила некая миссис Грейди. Якобы ее семилетний сын Эли, после того как вылез из ванны, схватил полотенце с Микки Маусом и начал изображать половой акт, а потом сказал, что к нему приставал отчим. Мальчика отвезли в медицинский центр в Мэне, но следов насилия обнаружено не было. А еще Эли страдал от расстройства, называемого оппозиционно-вызывающим поведением.

Мы встретились у меня в конторе, в кабинете, где обычно принимаем детей, чтобы оценить их дееспособность. По ту сторону прозрачного зеркала находился небольшой стол, крошечные стулья, несколько игрушек, на стене нарисована радуга. Мы с Моникой наблюдали, как Эли бегает, проказничает и в буквальном смысле карабкается на шторы.