Игры для мужчин среднего возраста - Иосиф Гольман Страница 29

После Перми была Тюмень. Потом взяли курс на Омск.

Интересно, что в каком бы настроении Береславский ни выезжал из гостиницы утром, через пару часов пути оно становилось отменным.

Ефим Аркадьич даже обсудил этот феномен с Доком, и оба высокообразованных собеседника пришли к выводу, что это — физиология. Мол, смотрит человек не глазом — глаз всего лишь оптический датчик, — а мозгом. То бишь поставляет своему главному анализатору (здесь Береславский не удержался от гнусной шутки по поводу главного анализатора Дока, но тот благодушно простил) визуальную информацию об окружающей природе.

Далее все ясно: природа по определению не может быть никакой, кроме как прекрасной. А значит, анализатор волей-неволей получает кайф.

Конечно, все это можно было и не обсуждать, и так понятно. Или обсуждать гораздо короче. Но когда у тебя впереди двенадцать часов за рулем, отчего бы не поболтать? Да и выбор тем свободный, потому что Татьяна Валериановна Смагина этот этап — от Тюмени до Омска — ехала в четвертой машине, с женой одного из «туристов», прилетевшей на пару дней к мужу.

— Кстати, Док, — поинтересовался Береславский, — а как у вас на Северном полюсе с женщинами?

— Никак, — добродушно объяснил Док. — Там женщин не было. Да и не надо.

— Док, ты меня пугаешь, — ужаснулся Ефим Аркадьевич, гадко на что-то намекая.

— Нет баб — нет ссор и соблазнов, — не замечая подкола — или делая вид, что не замечая, — объяснил пассажир. — А я и в обычных командировках жене не изменяю.

— А где ж изменяешь? — оживился водитель. — В процедурной?

— Слушай, я же врач, — мягко, как психиатр пациенту, попытался втолковать ему Док. — Ты, кстати, веришь, что я хороший врач?

— Еще бы не верить, — усмехнулся Береславский. — Другого у нас все равно нет.

— Так вот. Я — хороший врач. Я все про них — женщин — знаю. Нет ни у одной другой того, чего не было бы у моей жены. Ответственно заявляю. Как профессионал. Тогда возникает вопрос — зачем мне другие? Маеты много, риск есть всегда. А смысла нет. Потому и не изменяю.

— Я тоже не изменяю, — сказал Береславский. Но как-то без обычной присущей ему убедительности.

А дорога вокруг действительно радовала. Они еще и трети пути не проехали, а уже как будто по десятку стран прокатились. Даже в Подмосковье пейзаж менялся каждые сто километров: то равнина, то холмы, то поля с перелесками, а то и серьезный сосновый бор.

Здесь же — вообще лепота. Гигантские открытые просторы Заволжья, расчеркнутые линиями ЛЭП. Покатые лесистые горы Урала с черными деревушками и огромными валунами на обочинах.

И вот теперь — совсем неожиданная Сибирь.

Ведь что обычно: скажешь «Сибирь» — и предстают леса, покуда глаз хватит. А здесь — степь да степь. Да изредка — водная гладь озер. Да, и еще стандартные летние «сибирские» плюс тридцать.

Колонна дружно летела по неширокой, но все же неплохой дороге, обгоняя по команде ведущего редко встречавшиеся грузовики.

Это была хорошо отработанная и уже описанная выше технология: ведущий, узрев достаточный разрыв до встречной машины, вылезал в левый ряд и не уходил оттуда до тех пор, пока последний экипаж не завершал маневр. Сначала Ефим напрягался — он привык всегда и за все отвечать самостоятельно. Но по прошествии некоторого времени научился доверять свою жизнь самому опытному — первому — экипажу без какого-либо напряжения.

Кстати, еще через несколько дней ситуация с доверием вообще станет эталонной. Колонна к тому времени доберется до Восточной Сибири и впервые столкнется с бездорожьем. Трасса-то еще была, даже щиты стояли с фамилией того, кто отвечал за состояние дорожного покрытия, — Сергеев Николай Иванович. А вот самого покрытия уже не было.

Гражданин Сергеев, наверное, обыкался весь — так часто его упоминали водители раскрашенных «Нив». Причем, как правило, в связке со словами, которые в письменном виде встречаются только в специальной лингвистической литературе…

Конечно, проехать все это не составляло труда, тем более по такой сухой погоде, которая здесь прочно установилась. Настоящей проблемой были не ямы, а… пыль! Первый экипаж был зрячим и видел все. Второй — наблюдал лишь смутные очертания того, что скрывалось за облаком, поднятым колесами первого внедорожника. Ну а третий, четвертый и пятый не видели соответственно ничего, кроме правого края дороги.

Можно было, конечно, растянуться километра на два. Но тогда конец пробегу, как командному мероприятию. Так что держались слитной группой.

В таких обстоятельствах при обгонах — а куда деваться, если впереди, скажем, колесный трактор или местный грузовичок, — требовалось взять свою жизнь, положить ее на ладонь и молча передать водителю первого экипажа.

Ибо это именно он весело командовал по рации: «Так, парни! Дружненько — влево, обгоняем трейлер. Доводим скорость до ста. Только плавно. Как слышите?»

Честно говоря, хотелось бы никак не слышать, но куда деваться честному пробежнику, подписавшемуся на все правила игры?

Абсолютно ничего не видевший Береславский уходил влево, судорожно ища боковым зрением левый край дороги, плавно добавлял до ста (слишком плавно — даст в зад четвертая «Нива», а жестко и быстро — сам догонишь вторую), пролетал мимо длинной серой тени трейлера и перестраивался к правому краю. После чего сообщал: «Третий маневр закончил». Причем Ефим точно знал, что пока эту фразу не произнесут четверо, первый с дороги не уйдет.

Страшно ли было? Пожалуй, да. Полуслепой полет при скорости сто километров в час без адреналина не обходился. Но было и другое чувство. Теплое чувство товарищества, когда один доверяет свою жизнь, а другой готов отдать собственную, чтобы это доверие не обмануть.

Села встречались здесь нечасто, зато, когда проскакивали очередное, «Нивы» вызывали большой ажиотаж у местных мальчишек — они еще долго смотрели вслед пролетевшей раскрашенной кавалькаде, обсуждая столь непривычное для местной жизни событие.

Впрочем, и местная жизнь тоже была зачастую сильно непривычна для участников пробега. С одной стороны, того же Береславского, изъездившего за рулем всю Европу, прикалывало, что едешь-едешь день за днем, а все вокруг говорят по-русски. Он, кстати, лишь в этой поездке осознал истинные размеры страны, в которой прожил всю свою несознательную жизнь. И эти размеры поражали и восхищали его.