Агробление по-олбански - Ильдар Абузяров Страница 29

– «Летучий фламандец» с жасмином из Грасса, лимоном и бергамотом.

– Да, конечно! – протянула флакон с бобами тонка и пахучей смолой опопонакс.

В нос, под музыку Дюран-Дюран, ударили дурманящие ароматы пряной орхидеи и загадочного ириса, душистого иланг-иланга и крепкого сандалового дерева. Кажется, мы перебрали-перенюхали сегодня.

– Хорошо бы чашечку кофе арабика, чуть-чуть, чтоб прочистить обоняние, – шепнул мне Рауль, пока девушка тонкими пальцами с длинными, покрытыми лаком цвета металик ногтями пыталась достать склянку, не разбив другие. «Чуть-чуть» – еще одно слово, которое очень нравилось Раулю. Ногти ляцкали о пузырьки, будто те были хрустальные.

– А в этих духах собран букет из полевых цветов России.

Но мы и так, не читая этикетки, знали, что там василек, можжевельник, вереск, вербена, мята.

Напоследок подержал-потискал в руках духи «Платье на один вечер» и «Я осмелюсь на запретное». Уж очень они подходили к однобортным пиджакам.

– Зачем это?

– Увидишь.

Мое эстетическое неистовство.

В 11:45 инкассаторы покинули банк.

– Девушка, дайте мне однобортный пиджак.

– Синий, зеленый?

– Синий.

Я надел пиджак на свою белую футболку с короткими рукавами. Прохладная подкладка обожгла плечи и предплечья. В нос с новой силой ударил «Очистительный запах жженого кофе с Берега Слоновой Кости». О ревуар, Кот д’Ивуар. Я закрыл глаза.

Через минуту я увидел в зеркале девушку, примеряющую джинсы в кабинке напротив. Она стояла ко мне спиной. Шторы ее примерочной колыхались словно паруса. Согнувшись, девушка натягивала джинсы с такой яростью, словно она матрос, а джинсы – канат. Поднять якоря! Ее трусы плотно облегали бедра.

Выйдя из магазина, мы встретились с Жаном.

– Взял телефончик, – сообщил он, сияя. – А вы что?..

– А мы видели невесту в неглиже.

– Где?

– В трикотажном отделе.

– Не может быть!

– Рауль?..

– Да, она к нам клеилась!

– Одна к двоим, да вы свистите как паровоз!

– Она с подружкой была. Подружка тоже уже в подвенечном платье. Да, но мы не сдались, сказали, что нас трое. Что ждем тебя.

– Мужская солидарность, – добавил Рауль, – простая мужская солидарность.

Улица – словно большая земля. Мы сели на лавку в сквере между универмагом и банком.

– Укачало, – сказал я с таким важно-уставшим видом, будто универмаг – это корабль. И я только что вернулся из кругосветки.

– В нем, – заметил Жан про свитер, – тесно, как в купе. Я будто вновь оказался в поезде на пути в Россию. А за стеклом – Кёльн – родина кёльнской воды, Левен – родина льна.

– Леви – родитель джинсовой ткани, – заметил Рауль.

– Синюю саржу завезли из Ним. – Жан до конца оставался патриотом Франции.

– Черт с ним, с Денимом, – заметил я, прячась от голубой сажи неба под тень клена.

– Надо было купить венгерскую или кёльнскую воду.

– Может, лучше «Стеллу Артуа»? – предложил Рауль. – Потому что ее родина тоже Левен.

Лавочка была теплой и отполированной джинсами. Детишки брызгались у фонтана.

– Хорошо, – потягивал пиво Жан. Из узкого горла в широкое. Клиенты заходили и выходили из банка. Кадык ходил туда-сюда. Солнце сверкало, отражаясь в бляхах ремней и стеклотаре. Единственное, о чем жалел Ив Сен Лоран, это о том, что это не он изобрел голубые джинсы с клепками. В них зов пола и выразительная простота.

Сидели на лавочке, продолжая наблюдение за банком. По бульвару шли две девушки в белых футболках и с рюкзаками за спиной. Блондинка и брюнетка. Брюнетка в юбке и высоких красных гольфах. Блондинка в шортах и розовых гольфах. Сквозь белые футболки у обеих просвечивали ярко-бордовые соски. У брюнетки побольше и потемнее, у блондинки розовее.

Сидели на лавочке, смотря на тех, кто входит и выходит из стеклянных дверей. Бомж в дырявых, отвисших на коленках штанах перелез через бордюр фонтана и стал умываться.

– Наивный, дети давно все подобрали.

– Что подобрали? – спросил Рауль.

– Монеты.

– Какие монеты?

– Те, что они заработали.

– Кто заработал?

– Дети-рыбаки. Ты думал, они плещутся в фонтане, а они там добычу собирают. Серебряных сазанов и медных карасей.

Сидели на лавочке. Прошла девушка. С осанкой как у Клеопатры… С надменным взглядом… В вызывающе просвечивающем платье. Так, кажется, изображали Клеопатру египетские художники – в облегающей тело прозрачно-дымчатой папирусной ткани.

Сидели на лавочке. Откуда ни возьмись на шоссе возникли и исчезли в дымке два мотоциклиста. На маленьких мотоциклах в больших шлемах. Неслись с бешеной скоростью, обходя другой транспорт. Мы даже не успели заметить, было ли на них что-нибудь из фирменного трикотажа.

У некоторых женщин груди болтаются как отвисшие на коленках трико, подумал я, глядя на девушку, что двигалась прямо к нам.

– Привет, ребята. У моей подруги проблемы. Она не может вот так сама подойти и познакомиться с парнем, который ей сильно понравился.

– Это разве проблема? – сказал Жан.

– Молодой человек, у вас есть домашний телефончик? – обратилась она к Раулю.

– Нет, – виновато пожал плечами Рауль.

– У меня есть, – предложил Жан.

– Может, у вас есть рабочий телефон? – обратилась девушка. Опять к Раулю.

– У меня есть рабочий, – сказал Жан, – в Париже.

Девушка презрительно окинула его взглядом.

– Нет у меня сейчас рабочего, – ответил Рауль.

– У меня еще мобильный есть! – крикнул Жан девушке вслед. – Но я вам его все равно не дам! – еще громче крикнул он, когда она совсем скрылась. – Потому что мужская солидарность…

– Может, нам, ребята, просто сидеть здесь, раз у нас все равно нет желания кататься на маршрутных такси.

– Зачем?

– Смотреть. Пусть Жан ознакомится с коллекцией местного трикотажа и льна.

– Тоже мне удовольствие нашел! – возмутился Жан. – Я в Париже-то на показы мод не ходил.

– По крайней мере, вы оба влюбились в Александру, когда у нее была обнажена грудь.

– Ну и что?

– Ты лучше скажи, были ли у Александры подруги? Мама умерла, но друзья-то? Все же не могли умереть.

– Ну, дружила она с одной девочкой. С Оксаной. Я ее тут в маршрутке видел. Кажется, она бедна, в смысле, несчастна.