Дальтоник - Алексей Слаповский Страница 29

В довершение всего в приемную самозванно вперся адвокат Ясинский. Личность известная, мелькающая на страницах газет и даже в телевизоре. Выступает на громких процессах, защищая интересы известных политиков и богачей. Мог бы стать собственным адвокатом какого-нибудь миллионера и славно жить на твердые проценты (такая сложилась практика: личный адвокат получает с годового дохода клиента именно определенный процент; не худо устроились!). Но Ясинский еще молод, честолюбив, еще не натешился славой, коловращением рядом со многими знаменитостями — ну и наращивает себе цену, чтоб если уж стать чьей-то собственностью, то владельца выбирать не из последних.

Софьин адвокатов не любит, он подозревает, что у большинства их них, особенно удачливых, очень быстро появляется что-то вроде профессионального заболевания: абсолютная уверенность в том, что не существует закона, который нельзя вывернуть наизнанку, сопряженная с фантастической фанаберией. Да еще абсолютная востребованность: в преступном обществе, деморализованном сверху донизу, вдоль и поперек, адвокаты не остаются без дела.

Софьину стало даже интересно, чего это он приперся и что будет говорить. Велел Наде впустить нахала. Артподготовка была серьезной, думал он, какова теперь будет атака?

Ясинский выглядел раздраженным и даже обиженным. Он явно занялся этой мелочью по просьбе кого-то, кому по каким-то причинам не мог отказать. И вот теперь вольно или невольно надо поддержать репутацию, добиться положительного результата. Софьин выслушал Ясинского, чтобы понять, какой именно результат требуется. Выяснилось: всего лишь хотят, чтобы Карчина выпустили под залог или расписку. Ясно. Не скрывая, надеются, что, вызволив подопечного, не дадут ему уже вернуться.

Софьин начал приводить свои резоны, почему нельзя этого сделать — голосом нарочито нудным, официальным. Ясинский слушал и со скукой смотрел на плакатик, который он видел в кабинете чуть ли не каждого прокурора — на радость хозяевам и для устрашения посетителей: «Если вы еще на свободе, то это не ваша заслуга, а наша недоработка». Он быстро понял, что Софьин почему-то вцепился в это дело. Вряд ли по долгу службы или в силу принципиальности характера. Просто прокурорам и судейской братии время от времени хочется продемонстрировать, что они тоже люди. Они ведь на окладах сидят или, кто понаглей, берут взятки, их задевает, что кто-то в свое время сделал правильный выбор и теперь стал много выше их если не по социальному статусу, то по уровню обеспеченности.

Проверяя эту гипотезу, Ясинский задал несколько вопросов и понял, что она верна. Что ж, действовать уговорами в таких случаях бессмысленно. Придется применить метод цепной реакции, к которому Ясинский прибегал не часто, но очень не хотелось тянуть, долго заниматься этим пустяком. Золотой запас связей следует расходовать экономно, однако и время — деньги. И Ясинский, ни с чем выйдя от Софьина, немедленно позвонил Гудорову, которого крепко выручил месяц назад, Гудоров позвонил Лукашевичу, Лукашевич имеет прямой выход на Газзатова, Газзатов лучший друг Кирко, Кирко не по телефону, а лично изложил суть самому Поимцеву. На этом цепная реакция достигла пика и пошло в обратную сторону: Поимцев позвонил Макушеву, Макушев Жебровскому, Жебровский — Блабаку. И уж Блабак, позвонив Софьину, устроил тому маленький ядерный взрыв: чего, дескать, херней занимаешься там? Больше нету проблем, что ли? А дело с таможенниками, с подпольным швейным цехом, где десятки людей проходят, там у тебя уже полная ясность? Почему не докладываешь тогда? Ах, нет ясности? Тогда, Арсений Петрович, будь ласка, пинком под зад этого, как его там, раз за него такие люди такой шумбурум устроили, и давай займемся серьезной работой! Прищучить гада следует, но кто тебе мешает это сделать в последовательном порядке?

Софьин дал указание Шиваеву. Тому было, в общем-то, все равно, но он все-таки продержал в своем кабинете Карчина не меньше часа, прежде чем отпустить его. У Бориса Шиваева такое хобби: озадачивать людей. Например, возьмется обнадеживать задержанного с поличным мелкого вора.

— Что ж ты глупостями занимаешься? — сердобольно спрашивает он спившегося парня лет двадцати пяти. — Не можешь, что ли, работу найти?

— Не получается, — угрюмо отвечает парень.

— А квалификация у тебя есть?

— Нет. Образование среднее незаконченное.

— Ну, грузчиком на рынок тогда иди.

— Я бы пошел, здоровье не позволяет.

— А что такое? — натурально тревожится Шиваев. — Сердце, диабет?

Парень не может понять, шутит следователь или всерьез. Лицо вроде доброе, внимательное.

— Грыжа у меня, — говорит парень. — В армии, в стройбате заработал.

— Плохо, — сочувствует Шиваев. — Но неужели ты на бутылку не мог денег найти? Схватил в магазине среди бела дня, надо же! Совсем голову потерял?

— Болел с похмелья, — честно отвечает парень. — Просто помирал.

— И ведь первый раз, наверно?

— Само собой. Больше никогда не буду!

— Что же мне делать с тобой... Мать, отец есть?

— Мать только.

— Братья, сестры имеются?

— Один я у нее...

— Беда... Другие миллионы воруют, а если ту же водку, то прямо грузовиками, и ничего, а тут за бутылку — в тюрьму. Не обидно тебе?

— Еще как! А может, я как-нибудь отработаю? Как-нибудь вообще? Заявление напишу, что больше никогда! если после этого хоть раз поймают — пусть тогда хоть и десять лет! А? Помогите, пожалуйста!

— Да и так думаю... Ты, значит, кормилец у матери?

— Вроде того. Она, правда, сама работает еще...

— Все равно плюс: один у матери, кормилец.

И Шиваев начинает размышлять вслух, ища, что может служить основанием для того, чтобы отпустить бедолагу. В строку идет и незначительная стоимость украденного, и неадекватное психическое состояние вследствие похмелья, и отсутствие работы, и грыжа, полученная в армии, и даже неоконченное среднее образование. И, когда парень уже чуть ли не сияет, уверенный, что его отпустят через считаные минуты, Шиваев, вздохнув, произносит:

— Нет, брат. Придется тебе сидеть!

У парня вытягивается лицо, а Шиваев, бросив игры, гневно гремит над ним:

— Что, не ожидал? А чего ты хотел? Здоровый мужик, тебе бы пахать на общество, на себя, семью завести, детей, а ты бутылки таскаешь — и не первый раз, я уверен, в этом магазине за месяц восемь мелких краж, ясно, что твоих же рук дело, да моя бы воля, я бы вас топил просто, развелось дармоедов, только нацию позорите!

И т. д.

Но любит Шиваев ошеломить и иначе. Несколько дней подряд, в частности, мытарил одного мелкого чиновничка: тот проходил свидетелем, явился к Шиваеву так весело, будто позвали чаю попить, небрежно глянул на предъявленный незначительный документ, один из многих, фигурировавших в деле, признал, что он его подписывал — и все посматривал на часы; хватит, дескать, заниматься ерундой, отпускай, начальник. Шиваев не только не отпустил, но засадил его в предвариловку, а потом шаг за шагом убедительно доказывал ему, что его безответственная подпись имела колоссальные последствия, что он вольно или невольно получается чуть ли не главный фигурант в деле, что все валят на него, что сидеть ему не меньше десяти лет — и пусть спасибо скажет, если не дойдет до расстрела. Бедный чиновник перестал спать и есть, всему поверил, рыдал, как женщина, и умолял Шиваева найти смягчающие обстоятельства, даже попытался покончить с собой: не найдя ничего острого, стал грызть вены руками. Совсем то есть потерял человеческий облик. Тут Шиваев его и помиловал: велел привести из камеры и, не вдаваясь в объяснения, объявил: «Вы свободны!» Это был миг его торжества, момент бескорыстной радости: видеть, как отчаявшийся человек, уже наполовину умерший, на глазах возрождается, оживает — и начинает бурно благодарить, жать руки и называть спасителем... За такие минуты и любит Шиваев свою работу.