Час ведьмы - Крис Боджалиан Страница 29

Бенджамин Халл зашел в дом Джеймса Бердена, чтобы уведомить Мэри, что ее прошение будет заслушано губернаторским советом во второй половине недели, скорее всего в четверг. С учетом других задач на повестке он полагал, что до дела Мэри дойдут вскоре после обеда. Она не спрашивала, чьи заявления будут рассматривать вместе с ее, так как боялась, что эта информация только добавит ей беспокойства. Но Халл сообщил, что о разводе просила только она. Неудивительно.

После того как нотариус ушел, Мэри прошла в свою комнату и поставила к окну маленький стул. При дневном свете она писала в дневнике, чернила стояли на подоконнике, а тетрадь лежала на коленях. Она рассказывала не о грядущем суде, не о своих страхах по поводу обвинений, которые обрушатся на нее, точно дробь из дула охотничьего ружья. Она также не упоминала красивого индейца, которого видела торговавшим на рынке, и то, что искры и пламя в кузнечной лавке сегодня утром потрясли ее больше, чем недавний закат. Вместо всего этого она писала о том, как маленькой девочкой в Англии скатывалась с холма в поместье, где теперь ее брат Джайлс держит овец. В то лето ей было семь, воздух был липкий от жары, но ее это не смущало. Сначала она была одна, потом к ней присоединился младший брат Чарльз, и дети представляли, будто они бревна, катящиеся в овраг, и, когда они поднимались на ноги у подножия холма, весь мир кружился перед глазами, ноги не слушались, и они делали вид, будто перебрали в таверне. Они невнятно произносили слова, картинно падали на землю, но потом кое-как вставали на ноги, поднимались на холм, и все начиналось по новой.

Мэри перечитала последние записи. Раньше она представляла, как когда-нибудь придет на тот холм понаблюдать за своей дочерью — в ее воображении у той под чепчиком были золотисто-каштановые волосы, а глаза — веселые и большие — и увидит, как ее ребенок точно так же катается на лугу. Но нет. Нет. Видимо, этому не суждено сбыться.

Она вспомнила, как в Англии взрослые играли в карты. Даже ее родители. Она скучала по их смеху за игрой.

И тосковала по Рождеству.

Мэри закрыла глаза, потому что сейчас Рождество, но карты принесли бы ей лишь зло. Она прилагала все усилия, чтобы жить по заповедям. Но, видимо, этих усилий было недостаточно. Возможно, в лучшем случае ее можно назвать легкомысленной, а в худшем — нечестивой. Она открыла глаза и обернулась к кровати, вспомнив, что делала на ней прошлой ночью, оставшись одна в темноте, когда все ее мысли были только об одном мужчине — Генри Симмонсе, который не приходился ей мужем.

В какой-то момент женщина взглянула в окно и увидела огромную стаю гусей, направлявшихся на юг, — их клин просто поразил ее своими размерами. Грядет зима. Холод, лед и снег.

Она твердила себе, что найдет справедливость в губернаторском совете и должна быть благодарна за то, что живет здесь, в Бостоне, где, по крайней мере, есть возможность развестись. Но она также помнила, какими взглядами обменивались ее родители с преподобным Нортоном, и боялась, что продолжает быть наивной.

Она стерла грязное пятно с оконного стекла в форме пятигранника. В аду полыхает пламя. Мэри это знала. И Бог не станет щадить нечестивых. Это ей тоже известно.

Но этот постылый мир Новой Англии! Он так мало походил на Небеса.

Когда в тот вечер Мэри, ее родители и служанки заканчивали ужинать, они услышали снаружи ржание лошади. Ханна открыла дверь — на пороге стоял Томас Дирфилд со шляпой в руке, лошадь была привязана к столбику на краю двора.

— Ханна, — сказал он.

Мэри и ее мать не сдвинулись с места, но отец поднялся из-за стола.

— Что привело тебя сюда, Томас? — спросил Джеймс Берден.

— Надеюсь в последний раз поговорить с вашей дочерью. Я по-прежнему открыт для сотрудничества с церковью, даже если это будет значить, что вся моя жизнь окажется как на ладони перед старостами. Я все еще молюсь, чтобы нашелся способ остановить это безумие, прежде чем оно дойдет до ратуши.

— Такого способа нет, — сказал Джеймс, и Мэри растерянно посмотрела на родителей и на Ханну с Абигейл. Все они глядели на Томаса или друг на друга. Ее как будто и не было здесь.

— Томас, если хочешь поговорить со мной, то говори, — предложила она, встав с места. — Не знаю, какой толк из этого выйдет, но я тебя выслушаю.

— Благодарю тебя, — продолжал он.

— Мэри, ты не обязана этого делать, — предупредил ее отец.

— Нет, — возразила она, — я должна.

— Мы можем поговорить наедине? — спросил Томас, и его голос прозвучал так кротко, как будто он юноша, ухаживающий за ней, а не мужчина, почти ровесник ее отца.

— Хорошо, — согласилась она и сняла свой плащ с крючка рядом с камином. — Давай поговорим снаружи, — сказала она ему и кивнула родителям в надежде убедить их, что она в порядке и эта беседа ей не повредит. Мэри плотно закрыла за собой входную дверь, и вот они оказались одни в ночи, которая была бы совершенно непроглядной, если бы не свет от свечей и камина, лившийся из окон.

Долгое время он просто смотрел на нее. С паром, выпускаемым его ртом вместе с дыханием, она почувствовала запах пива, которое он выпил за обедом или после в таверне. Но по нему нельзя было сказать, что он пьян. Наконец муж заговорил:

— Я скучаю по тебе, Мэри.

— Благодарю, — ответила она. — Но наша любовь теперь подобна яблокам, упавшим с дерева, которые никто не собрал.